Вкус пепла
Шрифт:
– Странно. – На лице Олега Владимировича проявилось нечто похожее на улыбку. – Вы так произносите слово «гражданин», будто оно несет в себе негативный оттенок.
– Не знаю, что оно там в себе несет, – нахмурился Доронин, – но слово верное. Правильное. Вот ежели бы вы были на нашей стороне, я бы вас тоже называл товарищем. А так, гражданин и есть.
– Да Бог с ним, со словом. – Белый потянул на костлявые плечи шинель. – Пришли насчет денег? Или так, поболтать?
– Не то время, чтобы лясы точить, – огрызнулся матрос и тут же прикусил язык, вспомнив приказ Бокия вести себя тактично с этим… гражданином, – но вы правы. Ходить вокруг да около не стану. Нам действительно нужно знать, куда вы перевели деньги Губельмана.
– Господин банкир смог доказать свою нужность товарищам большевикам, – в бесцветном голосе Белого не слышалось никаких эмоций. Только пустота. – Собственно, удивляться нечему. Особенно если вспомнить Савву Морозова.
– Да, говорили, – кивнул головой матрос, – но мне что-то с трудом в ваши слова верится. – Чекист протянул руку, придвинул к себе пустую миску. – А вы знаете, что в городе голод? Пацанва мелкая едва ноги передвигает. Смотреть больно! А вы… Да за те деньги можно столько хлеба купить…
– Ну, во-первых, сейчас не так голодно, как по весне, – неохотно парировал арестант. – Я ведь помню, какую еду приносили в мае. А теперь в рационе селедка появилась. А, во-вторых, гражданин следователь, неужели вы действительно верите в то, что на эти деньги купят хлеб? – Олег Владимирович сильнее вжался в стенку. Озноб все сильнее и сильнее охватывал тело. – Лично я уверен в обратном, в том, что на них никто и ничего не купит. Ни сегодня. И ни завтра. Не тот человек господин Губельман, чтобы деньги пускать на ветер. Для него хлеб отданный, а не проданный голодающим – и есть тот ветер.
– А Губельман их и не получит, – убежденно прогудел Доронин. – Банки-то национализированы. Так что деньги теперь народные. Общие!
– Общих денег, гражданин матрос, не бывает. Деньги – такая субстанция, у которой непременно должен быть хозяин, распорядитель. Иначе они не выполняют свою функцию. – Матрос поморщился: еще один умник. Мало того что Озеровский бросается такими непонятными словами, что после голова раскалывается, так теперь и этот принялся издеваться. Белый заметил реакцию собеседника, однако решил его не жалеть. – Запомните, гражданин чекист, финансами, как непременное условие, кто-то должен распоряжаться. Один человек, несколько – без разницы. Но у этих лиц обязательно должны быть фамилия, имя и должность. И, естественно, ответственность. Кому давать? Сколько? Под какой процент? И вот тут мы с вами снова выходим на фигуру товарища Губельмана. – Слово «товарища» полковник специально выделил интонацией. – Человека с опытом банкира. Или у вас имеются в наличии другие подготовленные специалисты, из числа солдат, крестьян, матросов, получивших соответствующее образование и опыт? А может, они этот опыт получили на фронте, в поле, на корабле? Вот то-то и оно! А господину Губельману сейчас только и нужно, что вернуть ворованные миллионы, прокрутить их, пользуясь вашей, мягко говоря, безграмотностью, после чего снова перевести их, только уже с процентами, в Швейцарию или Британию, но только на этот раз на свои личные счета. А потом… А потом товарищ Губельман пошлет всех вас к е…й материи и уедет утренним поездом за границу. Поверьте, с такими деньжищами он там не пропадет. И вот как раз именно этого я не могу и не хочу допустить. По мне, Демьян Федорович, пусть товарищ Яков Исаакович гуляет с голым задом по Руси, чем греет свое пузо на берегу Атлантики. Он того заслужил.
Доронин невольно склонил голову, спрятав улыбку: матрос вдруг ярко представил себе толстого голозадого товарища Губельмана, стоящего в ромашковом поле на берегу родимой Волги. Впрочем, чекист тут же встрепенулся.
– А как дети? А голодные питерцы? Или тоже пусть гуляют? – Чекист примолк, что-то обдумывая, после чего вскинул на арестанта пронзительный взгляд. – А может, вы, гражданин Белый, мечтаете каким-то образом выбраться от нас? Тоже махнуть за границу, шиковать там на народные деньги? А? Что отворачиваешься, ваше благородие? – Голос матроса окреп. – Я вас, контру, насквозь вижу! Только ни хрена у тебя, полковник, не выйдет!
Олег Владимирович отвернулся от грозящего в лицо кукиша, закрыл глаза: озноб все больше и больше охватывал тело. Хотелось принять горизонтальное положение, но при молодом чекисте показать свою слабость тоже не желалось. Приходилось терпеть.
А Доронин, восприняв поведение арестанта по-своему, тут же убрал руку за спину, мысленно матюкнулся: не сдержался. Твою… Вот же, и на кой ему этот беляк? Неужели у Бокия не было никого другого, чтобы послать к этому гаду?
Демьян Федорович упал на привинченный к полу табурет, с минуту молчал. Молчал и Белый. Матросу не оставалось ничего другого, как надавить на себя, чтобы более спокойным голосом продолжить:
– Словом, так, гражданин. Не скажете, где деньги? Не говорите. Но и отсюда не выйдете. Подыхайте с сознанием того, что у вас есть миллионы!
Демьян Федорович рывком поднялся, одним движением руки смахнул со стола листы бумаги.
– Не торопитесь, – едва слышно проговорил Белый, – пугать меня смертью не советую. Сам ее жду. Как спасение. А вот по поводу Губельмана… Присмотритесь к нему. Хорошенько присмотритесь. Он наверняка уже успел влезть в ваши структуры. Не знаю, как они теперь называются. Может, остались, как при Керенском, комиссариатами. Суть не меняется. Раз вы заинтересовались миллионами, значит, Яков Исаакович кому-то из ваших, причем из тех, кто стоит наверху, о них доложился. И не в тюремной камере. А сие дает почву для размышлений.
– Товарищ Губельман, чтобы вы знали, помог Петросовету с доставкой продовольствия, – твердо отчеканил Демьян Федорович, – и если бы не он, то кто знает, сколько человек сейчас было бы при смерти.
– Вот даже как? – Полковник поморщился от обжигающей боли, на этот раз в области почек. Застудил или камни? Хрен редьки не слаще. – Шустро. Впрочем, такая активность всегда отличала Якова Исааковича. Активность в сочетании с напором. Кстати, гражданин следователь, а вам известно, на чем товарищ Губельман заработал те миллионы? Об этом вам не рассказывали? Могу просветить. Так, к примеру, летом тысяча девятьсот пятнадцатого года Яков Исаакович, в сотовариществе с банкиром Рубинштейном, поставили в Шестую армию залежалые на складах сапоги и обмундирование. Негодную одежонку, гнилую, которая расползалась по швам после недели носки. Солдаты в окопах, под осенним ливнем, сидели фактически босые и голые. Всю ту рвань Губельман приобрел за копейки на Воронинских складах. А перепродал правительству гнилье как качественный товар. Спустя два месяца подобную аферу они провернули и с продовольствием. Мясо с душком. Пшено заплесневелое. И это только небольшой эпизод из сложной, многоходовой комбинации товарища Губельмана. – Белый не знал, почему он начал рассказывать незнакомому человеку некоторые подробности из того дела, которое он вел по приказу Батюшина, но останавливаться желания не возникало. – Нашу комиссию, «Комиссию генерала Батюшина [8] », создали именно по причине подобного рода махинаций. Губельман оказался не одинок в своем желании разворовать Россию. Кому война, кому мать родна… Таких, как Яков Исаакович, жаждущих быстро обогатиться, нашлись сотни, если не тысячи. Правда, миллионы из них смогли «наварить» единицы. Вот с ними, с теми единицами, мы и должны были разобраться. Однако все вышло иначе. Разобрались с нами. Кстати, хотите, сделаю предположение, через кого Губельман пытается вернуть себе миллионы? С кем из вашего руководства он, так сказать, навел мосты?
8
Батюшин Николай Степанович – полковник царской армии, один из основателей русской контрразведки. С мая 1916 по апрель 1917 года руководил оперативно-следственной комиссией («Комиссией Батюшина») по расследованию экономических преступлений Рубинштейна, Абрама Доброго, Израиля Бабушкина, Иовеля Гопнера и других, связанных с поставками в действующую российскую армию обмундирования, продуктов питания и так далее. После Февральской революции был арестован (8 апреля 1917 года) по распоряжению Временного правительства.
Демьян Федорович молча смотрел на собеседника. Прямо в глаза. В душе большевика боролись разносторонние чувства. Ненависть, любопытство, желание размазать арестованного по стенке и одновременно какое-то странное уважение к сидящему напротив седому старику. Точнее, к его спокойствию, способности анализировать и аргументировать, азы чего он, чекист Доронин, только учился постигать.
– Ну, рискните.
– Я так думаю, – продолжил Олег Владимирович, внимательно наблюдая за собеседником, – Яков Исаакович тесно сблизился с товарищем Апфельбаумом. Я прав? Именно он проявляет особый интерес к этому делу? – Белый не стал вдаваться в подробности того, что, по его данным, сия парочка была знакома еще до революции и еще задолго до Октябрьского переворота проделывала кое-какие любопытные финансовые операции. Пусть блаженные веруют…
– Я не знаю человека по фамилии Апфельбаум, – отозвался Доронин.
– И неудивительно. – Голос Олега Владимировича звучал спокойно, будто он беседовал на скучные темы с давно знакомым ему приятелем. – Апфельбаум – настоящая фамилия господина Зиновьева. Простите, товарища. Сия личность, надеюсь, вам известна?
Матрос опять промолчал. Предположение беляка попало в десятку. Потому как Доронину тут же вспомнилась полюбовница волосатого Зиновьева, Варька.
– Кстати, – тем временем продолжил мысль заключенный, – с этими фамилиями при вашей власти происходят удивительные вещи. У меня сложилось впечатление, будто некоторые ваши сопартийцы стыдятся своего родства. К примеру, известна ли вам подлинная фамилия начальника ЧК, товарища Урицкого?