Шрифт:
Быль
Тот, кто переживал настоящее отчаянье, поймет меня наверняка.
Однажды утром просыпаешься и вдруг понимаешь, что все плохо, все очень плохо. Еще совсем недавно, скажем вчера, у тебя была возможность что-то изменить, поправить, пустить вагоны по другой колее, но теперь все – ты остаешься в стороне и больше не влияешь на события, которые разворачиваются вокруг тебя, как простыни. Вот это чувство беспомощности, отстраненности и отлучения человек испытывает, видимо, перед смертью, если я правильно понимаю концепцию смерти, – ты вроде бы все делал правильно, ты все держал под контролем, почему же тебя стараются отключить от перекрученных красных проводов системы, убить, как файл, и вычистить, как подкожную инфекцию, почему жизнь, в которой ты только что принимал непосредственное участие, прокатывается, словно море, в восточном направлении, быстро отдаляясь и оставляя за собой солнце медленного умирания. Несправедливость смерти особенно остро чувствуется при жизни, никто не убедит тебя в целесообразности перехода на территорию мертвых, у них просто не хватит аргументов для этого. Но все плохо, ты вдруг сам начинаешь в это верить, осознаешь и затихаешь, и позволяешь каким-то
За всем этим стоят слезы, нервы и любовь твоих сверстников. Именно слезы, нервы и любовь, потому что все беды и проблемы сверстников начинались вместе с половым созреванием и заканчивались вместе с дефолтом, и если что-то и может заставить эти раскаленные славянские языки замолчать, а эти сильные прокуренные легкие задержать в себе воздух – это любовь и экономика, бизнес и страсть, в своих самых невероятных проявлениях – я имею в виду и страсть, и, естественно, бизнес, все другое остается вне течения, вне темного бушующего потока, в который вы все прыгаете, едва достигнув совершеннолетия.
Все другое остается накипью, кругами на воде, необязательными дополнениями к биографии, растворяется в кислороде и, хотя так же кажется жизненно необходимым, на самом деле таковым не является.
Почему? Потому что на самом деле никто не умирает от недостатка кислорода, умирают именно от недостатка любви или недостатка бабок.
Когда однажды ты просыпаешься и понимаешь, что все очень плохо, она ушла, еще вчера ты мог остановить ее, мог все исправить, а сегодня уже поздно, и теперь ты остаешься один на один с самим собой, и ее не будет в ближайшие лет пятьдесят, а то и шестьдесят, это уж насколько хватит у тебя желания и умения без нее прожить. И от осознания этого тебя вдруг накрывает великое и безграничное отчаянье, и пот выступает, как клоуны на арене, на твоей несчастной коже, и память отказывается сотрудничать с тобой, хотя от этого тоже не умирают, от этого, наоборот, открываются все краны и срывает все люки, ты говоришь, все нормально, я в порядке, вытяну, все хорошо, и каждый раз больно бьешься, попадая в те пустоты, которые остались в пространстве после нее, во все эти воздушные туннели и коридоры, которые она заполняла своим голосом и в которых теперь заводятся монстры и рептилии ее отсутствия, все нормально, говоришь, я вытяну, я в порядке, от этого еще никто не умирал, еще одну ночь, еще несколько часов на территориях, усеянных черным перцем, битым стеклом, на горячем песке, перемешанном с гильзами и крошками табака, в одежде, которую вы носили с ней вместе, под небом, которое осталось теперь тебе одному, пользуясь ее зубной щеткой, забирая в постель ее полотенца, слушая ее радио, подпевая в особо важных местах – там, где она всегда молчала, пропевая эти места за нее, особенно если в песне речь идет о вещах важных, таких, как жизнь, или отношения с родителями, или религия, в конце концов. Что может быть печальней этого одинокого пения, которое прерывается время от времени последними новостями и ситуация складывается таким образом, что каждая следующая новость действительно может оказаться для тебя последней.
Печальнее может быть только ситуация с бабками. Все, что касается финансов, бизнес, который ты делаешь, твоя персональная финансовая стабильность загоняют тебя каждый раз во все более темные и глухие углы, и выход только один – в направлении черного малоизученного пространства, в котором находится область смерти. Когда однажды ты просыпаешься и понимаешь, что для продолжения жизни тебе необходима посторонняя поддержка и желательно, чтобы это была поддержка непосредственно господа бога или кого-нибудь из его ближайшего окружения. Но какая поддержка, забудь это слово, все в этой жизни замешано на тебе, так что и выгребать придется самому, поэтому смотри – бизнес и любовь, секс и экономика, да, да, экономика – этот простатит среднего класса, тахикардия пионеров валютных бирж; пара неудачных законопроектов – и ты потенциальный утопленник, в смысле – тебя обязательно утопят, скорее всего, в цементе, и смертельные цементные волны, цвета кофе с молоком, сомкнутся над тобой, отделяя тебя от жизни и даже от смерти, потому что в подобном случае ты не заслуживаешь нормальной спокойной смерти, выгребай не выгребай, уже ничем не поможешь, финансовая задолженность висит над тобой, как полная луна, и тебе остается только выть на нее, привлекая внимание налоговой инспекции. Сколько молодых душ поглотила в себя неспособность правильно заполнить бизнес-планы, сколько сердец разорвала приватизационная политика; морщины на их сухих лицах и желтый металлический отблеск в глазах остаются после долгой борьбы за выживание – это наша страна, это наша экономика, это наша с тобой дорога в бессмертие, присутствие которого чувствуешь, проснувшись однажды и неожиданно осознав, что в жизни нет ничего, кроме твоей души, твоей любви и твоего, б…, долга, который ты никогда не сможешь вернуть, во всяком случае, не в этой жизни.
Об этом и поговорим.
Историю про клуб мне рассказал непосредственно один из его основателей, я давно про них слышал, но вот пересекаться не приходилось, что, в принципе, и не странно, учитывая специфику заведения. Слухи о первом в городе официальном гей-клубе циркулировали уже несколько лет, при этом указывались разные названия и адреса, и поскольку никто точно не знал, где именно он находится, подозревались все. Чаще всего про клуб приходилось слышать на стадионе, правая молодежь города решительно осуждала появление заведений подобного профиля, обещая самим себе сжечь* *этот клуб вместе со всеми геями, которые собираются в нем на свои, назовем их так, вечеринки. Однажды, в сезоне 2003 – 2004 года, они даже подожгли кафе “Буратино”, которое находилось рядом со стадионом, тем не менее милиция справедливо не связывала этот инцидент с деятельностью клуба для геев, потому что сами подумайте – какой гей-клуб может быть в кафе “Буратино”, само название которого является ксенофобским. С другой стороны, про клуб часто упоминали масс-медиа, в разнообразных обзорах культурной хроники или сюжетах о бурной клубной жизни города. Как правило, клубная жизнь города напоминала письма с фронта – в телевизионных сюжетах на эту тему звучали сначала тосты, потом автоматные очереди, а иногда, если оператор не пренебрегал своими, скажем так, профессиональными обязанностями, то есть не на…чивался дармового коньяку за счет заведения, автоматные очереди звучали в унисон со свадебными приветствиями и прощальными проклятьями, и трассирующие пули дырявили теплое харьковское небо как салют верности, любви и другим малопопулярным на телевидении вещам. В этом контексте известия о гей-клубе интриговали отсутствием четкой картинки и сообщений о непосредственных связях власти и криминала, так только, мол, была вечеринка, проходила в гей-клубе, публика вела себя вежливо, жертв нет. Так или иначе, слухи о клубе распространялись все шире, но на самом деле волна интереса спала, что нетрудно было спрогнозировать с самого начала – в нашем городе есть куда более интересные заведения, скажем, Тракторный завод. И вообще – кого интересуют проблемы секс-меньшинств в стране с таким внешним долгом. А то, что клуб, по слухам, крышует губернатор, тоже особенного резонанса не вызвало – ничего другого от губернатора, в принципе, и не ждали. Каждый, в конце концов, делает свой бизнес, главное – это чистая совесть и своевременно заполненная декларация об уплате налогов.
С Сан Санычем мы познакомились во время выборов. На вид ему было под сорок, хотя на самом деле он был 74-го года рождения. Просто биография сильнее генов, и Саныч тому яркое подтверждение. Он ходил в куртке черной хрустящей кожи и носил с собой пушку, типичный среднестатистический бандит, если я понятно выражаюсь. Впрочем, для бандита он был слишком меланхоличный, мало разговаривал по телефону, время от времени звонил маме, а ему, насколько я помню, вообще никто не звонил. Он сам назвался Сан Санычем во время знакомства и подарил визитку, где золотыми буквами на мелованной бумаге было написано
“Сан Саныч, правозащитник”, внизу были указаны несколько телефонов с лондонским кодом, Саныч сказал, что это телефоны офиса, я спросил чьего,**но он не ответил. Мы с ним сразу подружились, как только познакомились, Саныч достал из кармана куртки пушку, сказал, что он за честные выборы, и сообщил, что может достать хоть сто таких пушек. У него было свое представление о честных выборах, почему бы и нет. Еще сказал, что у него есть знакомый на “Динамо”, который достает стартовые пистолеты и в домашней мастерской перетачивает их в боевые. Смотри, говорил он, если спилить эту…ню – он показывал мне место, где, очевидно, и находилась ранее спиленная…ня, – его можно заряжать нормальными патронами, а главный позитив в том, что никаких претензий со стороны милиции – это же стартовый пистолет.
Если хочешь – могу подогнать партию, сорок баксов штука плюс еще десять, чтобы спилить…ню. Если надо – могу подогнать членские билеты “Динамо”, для полного легалайза. Саныч любил оружие, еще больше любил о нем рассказывать. Постепенно я становился лучшим его приятелем.
Однажды он и рассказал мне про клуб, сам как-то случайно обмолвился, что, мол, до того как идти в правозащитники и выступать за честные выборы он занимался клубным бизнесом и, оказывается, имел непосредственное отношение к первому официальному гей-клубу, именно тому фантомному заведению, которое так долго и безрезультатно пыталась сжечь прогрессивная молодежь города. Тут я попросил его рассказать детальнее, и он согласился, мол, о’кей, без проблем, это все давно в прошлом, почему бы и не рассказать.
И рассказал приблизительно такую историю.
Оказывается, он был членом ассоциации “Боксеры за справедливость и социальную адаптацию”. Он кое-что рассказал про них, появились они при “Динамо” как общественное объединение бывших профессиональных спортсменов. Чем на самом деле занимались “Боксеры за справедливость”, точно известно не было, но смертность в рядах ассоциации была высокой, ежемесячно кого-то из них обязательно подстреливали, и тогда начинались шумные поминки с участием милицейских чинов и областного руководства. Время от времени, раз в несколько месяцев, “Боксеры за справедливость” устраивали товарищеские матчи со сборной Польши, во всяком случае, они это так называли, под офис подгоняли несколько автобусов, наполняли боксерами и огромным количеством отечественной электротехники, и караван двигал в Польшу. Отдельно ехало областное начальство и тренерский штаб. Приехав в Варшаву, боксеры шли на стадион и оптом сплавляли весь товар, после чего праздновали очередную победу отечественного параолимпийского движения. Интрига состояла в том, что боксером Саныч не был. Саныч был борцом. В смысле – не за справедливость и социальную адаптацию, а вольным борцом. В борцы его привел дедушка – в свое время, в послевоенные годы, дедушка его серьезно занимался вольной борьбой и даже принимал участие в спартакиаде народов СССР, где ему сломали руку, чем он, в свою очередь, не на шутку гордился, в смысле – не сломанной рукой, а фактом участия в спартакиаде. И вот дедушка привел его на “Динамо”.
Саныч начал делать успехи. Принимал участие в соревнованиях, подавал надежды, но через несколько лет ему тоже сломали руку. К тому моменту он уже закончил учебу**и пробовал делать свой бизнес, но ему это не очень удавалось, тем более – со сломанной рукой. Вот тогда он и пришел в “Боксеры за справедливость”. “Боксеры за справедливость” посмотрели на его руку, спросили, за справедливость ли он и за социальную ли адаптацию, и, получив утвердительный ответ, взяли к себе. Саныч сразу попал в бригаду, которая контролировала рынки в районе Тракторного. Оказалось, что сделать карьеру в этом бизнесе было довольно несложно – как только убивали твоего непосредственного босса, ты сразу же вставал на его место. Через год