Владетельница ливанского замка
Шрифт:
Я обернулась и увидела позади себя высокого, скромно одетого юношу с кротким и болезненным выражением лица. Он был некрасив, но глаза его не могли оставить равнодушной женщину моего сорта.
«Зачем мне прятать эту книгу? Я ничего не боюсь», — сказал я.
Он покачал головой: «Ты ребенок! Ты не знаешь, что тебе грозит».
Он властно взял у меня из рук книгу и спрятал ее себе в карман. «Я скоро уйду отсюда. Ты пойдешь за мной».
Дело было сделано, — я была в восхищении.
Через четверть часа, в течение которых в кафе не переставали входить и выходить посетители, он наконец поднялся из-за стола. Я тоже непринужденно встала. Пройдя две двери, мы очутились в маленькой грязной каморке.
«Так, — сказал он, — теперь шпик ушел. Мы в безопасности. Можно побеседовать. Кто ты?» — «А ты кто?» Он улыбнулся. «Мне несколько неудобно называть тебе свое имя. Впрочем скажу: Иван Соколовский, студент». — «А я — Мария Гончарова, переписчица на машинке».
Так началась моя идиллия с Иваном Соколовским. До двадцатипятилетнего возраста его трижды приговаривали к смертной казни, и в его списке уже значились три или четыре крупные политические жертвы. Могу тебя уверить, — я никогда еще не встречала более чистой души, более нежного существа, чем этот убийца. Когда я заметила, что он начинает мною увлекаться, я почувствовала жалость, — что со мной редко случается. Я решила оттягивать наши свидания, не видаться с ним больше. Так обстояли дела, когда разыгралась история с придворным балом и моей местью г-ну N…
В понедельник, после рассылки приглашений, я отправилась в кафе. Ивана там не было. Во вторник также. Наконец в среду он пришел.
Он вздрогнул, увидев меня. «Что с тобой, сестричка? Ты так бледна». Я не ответила. «Ты что-то от меня скрываешь». — «Нет, уверяю тебя». — «Ты говоришь неправду. Разве ты мне больше не веришь?» Я закрыла лицо руками. «Иван, Иван, я так несчастна». — «Но в чем же дело?» — «Я пришла просить тебя забыть обо мне. Я больше недостойна тебя». Он побледнел. «Говори, умоляю тебя!» — «Нет, не здесь, пойдем».
Мы наняли извозчика. Там, склонив голову к нему на плечо, я рассказала ему свой роман. Эффект превзошел все мои ожидания.
«Кто посмел? — заревел он. — Кто посмел? Скажи мне имя этого негодяя, который соблазнил тебя!» — «Иван, прошу тебя, успокойся, я никогда не смогу тебе этого сказать». — «Я приказываю тебе».
Я склонилась к его уху и прошептала имя… Он испустил поистине дикий рев: «N.? Министр? А! Негодяй! Подлец! Но я не понимаю. Как? Как?»
«Я служу в подвластном ему ведомстве, — объяснила я. — Его собственная машинистка заболела, и меня назначили на неделю ее заместительницей. Вот почему я за последнюю неделю не приходила на свидания. В первый день я видела министра раза три-четыре. Он, казалось, не обращал на меня ни малейшего внимания. На третий день я получила приказание начальника канцелярии явиться на ночную работу. Это оплачивается сверхурочно, — нельзя было отказаться, жизнь так дорога, Иван. Я пошла. Ах, если бы я только знала! Министр начал с того, что отпустил курьера и секретаря. Мы остались одни в огромном темном кабинете. Он принялся диктовать мне письмо, — весь текст так и стоит у меня в памяти, — письмо, адресованное какой-то г-же Орловой — 72, Невский проспект — и заключавшее в себе извещение, что в ближайший понедельник, 10 декабря, в восемь часов вечера он будет иметь честь воспользоваться ее приглашением на обед… А потом, потом… Ах, Иван, не расспрашивай меня больше. Это низко! Это ужасно!»
Я почувствовала, как он задрожал. Услышала его свистящий шепот: «В понедельник, 72, Невский, 8 часов». Он поцеловал меня. «Не плачь, сестричка. Не плачь».
Он остановил извозчика на углу Казанской улицы, как я просила, и уехал.
Ты изумлен моей фантазией? Воображаешь, что это я придумала такой чудесный план? А знаешь, откуда я его буквально заимствовала? Да из «Трех мушкетеров». Помнишь, там есть такой чудак по имени Фельтон, который убивает Букингема при таких же обстоятельствах. Романисты часто питают действительность, а она взамен платит им тем же. История миледи, перекроенная на петербургский лад, как видишь, может еще кое для чего послужить.
И все же я слегка нервничала 10 декабря в семь часов вечера, одеваясь к обеду. Я получила великолепный букет цветов с карточкой, на которой стояло: «Посольское место в Вене скоро будет вакантно». «Да, мой старичок, — подумала я, — и местечко в аду тоже пока вакантно!»
С половины восьмого я уже стояла в гостиной у окна, скрытая портьерами. Была лунная ночь. Невский, покрытый снегом, походил на белую застывшую реку. Без четверти восемь, — и никого! Один только снег, недвижный и пустынный. Уже без десяти восемь, без пяти… а, вот наконец два фонаря там, в самом конце улицы. То был автомобиль министра. Он быстро приближался. Фонари отбрасывали перед собой на снег желтые лучи. И больше ни одного экипажа на всем проспекте. Никого. Ни одной живой души! Вот он уже проехал половину расстояния. Через полминуты он будет у моего подъезда. Он опоздает…
Я кусала от ярости свой платок. «Идиот! — бормотала я. — Или, вернее, подлец!»
И вот, дружок, как раз в ту минуту, когда я уже совсем пришла в отчаяние, я увидела приближающиеся черные сани, которые стремглав неслись навстречу автомобилю. Ах, удалой мальчишка! Он налетит, раздавит автомобиль! Я зажмурила глаза, затаила дыхание, и вдруг вскрикнула от радости. Огромный сноп огня разорвал ночь: я увидела его сквозь закрытые веки. Дом содрогнулся от крыши до основания. Разбитые стекла брызнули вокруг меня дождем. Один из осколков попал мне в лоб, на один только сантиметр от виска, и нанес рану, от которой у меня остался рубец до сей поры. Дай палец, пощупай вот здесь.
В декабрьских газетах 1907 года ты можешь найти все подробности покушения, стоившего жизни министру.
Обед, как ты, конечно, догадываешься, не состоялся. Ты молчишь, и хотя в этой «белой» истории речь идет об убийстве человека, ты, конечно, находишь ее менее неприятной, чем историю с американцами. Как растяжима ваша мужская совесть! Теперь выслушай третью историю, — и на эту ночь будет! По холодному ветерку я чувствую, что рассвет уже близок. В первых двух я мстила оскорбившим меня мужчинам. В третьей — человеку, который ничего худого мне не сделал. Он был глуп, вот и все. За это мне захотелось его наказать.
Я называю эту последнюю историю «синей», по цвету реки, на берегу которой она разыгралась. В то время я была в Биаррице, проводя время в забавах и ссорах со своим тогдашним любовником — одним венгерским бароном, командиром кавалерийского полка в Пеште, красивейшим и, пожалуй, храбрейшим из всех мужчин, каких я когда-либо встречала.
Каких только диковинных людей я не знавала, как подумаешь!.. Однако в 1912 году выходки этого мадьяра бесили меня. По ночам мне случалось просыпаться и видеть его склонившимся надо мной с безумной улыбкой, с револьвером у моего виска. «Что удерживает меня от того, чтоб застраховать себя навсегда от твоих измен?» Словом, целая куча вот этаких штучек, которые на первый раз могут показаться смешными, но в конце концов порядочно утомляют.
Однажды вечером, в казино, после бурной сцены, я вскочила, без долгих разговоров, в авто и приказала везти себя в Байонну. Там я села в первый поезд, отходящий в Бордо. Я приехала в этот город в девять часов утра. Заметь, я была в вечернем туалете, так как не успела заехать к себе на виллу, чтобы переодеться. Правда, на мне было длинное манто, но все-таки костюм мой мало подходил для прогулки по платформе провинциального вокзала в девять часов утра.
Заняв комнату в «Терминусе», я позвала горничных и велела одной из них, самой толковой и наиболее сходной со мной по фигуре, сходить в город и купить мне платье. Девушка вернулась с костюмом, который мне очень шел даже. Я была одна, свободна, никому не знакома. Солнце сияло. Город был красив.