Владетельница ливанского замка
Шрифт:
Я кивнул головой. Он продолжал:
— Я объясню тебе. Мне кажется, — да ты и сам увидишь, — я хорошо держу в руках полк, со времени прошлогодней истории. Но то, что вполне удовлетворяет других, меня удовлетворяет только наполовину. У меня всегда будет такое чувство, будто я ровно ничего еще не сделал, пока люди не вернутся туда, где были убиты их товарищи.
— Вальтер!
— Подожди благодарить, пока я не посвятил тебя во все. Вот уже десять дней, как моя разведка донесла, что шайки, убившие Ферьера и д'Оллона, в январе месяце расположатся лагерем возле водоемов Джебель-Сенджара. Теперь ты знаешь,чего я жду от тебя.
Я схватил его за руку. Он высвободил ее.
— Не обольщай себя иллюзиями. Эта прогулка будет далеко не из приятных. Их больше четырехсот. Я же не могу дать тебе больше сорока человек, — правда, добровольцев, отборных молодцов, с которыми ты сможешь идти смело. А кроме того, черт возьми, не стоило труда колотить немцев, если нам приходится позволять здешним проходимцам диктовать нам свои законы, хотя бы этих людишек было в десять раз больше, чем нас! Должен тебе сказать, что сначала я хотел приберечь этот пикник для себя. Но… — голос его стал торжественным, — мне показалось, что он принадлежит по праву тебе.
— Вальтер, Вальтер, чем я смогу…
— У нас впереди еще целых двадцать минут, — сказал он резко, — пойдем, посмотришь наших людей.
Мы отправились в помещение мегаристов. Они садились ужинать, когда мы вошли в их комнаты. Команда «смирно!» заставила их вскочить на ноги, отдавая честь.
— Не правда ли, недурно? — сказал Вальтер, пока мы тихо проходили сквозь толпу этих славных черных великанов. — Совсем не так уж плохо!
Чтоб их еще больше осчастливить, пришлось выпить с ними несколько чашек кофе, этого зверского бедуинского кофе, которому «хелль» придает свой горький аромат.
— Теперь к верблюдам! — сказал Вальтер. — Пойдем посмотрим верблюдов.
Они
Солдат вел нас, осторожно обходя эти темные живые холмы.
Вдруг я остановился.
— В чем дело? — спросил Вальтер.
— Поди-ка сюда! — приказал я солдату.
Я взял у него фонарь и направил луч на лежавшего передо мной мегари — гордое животное, с очень светлой, почти белой шерстью. Он спал, и горб его равномерно вздымался от его спокойного дыхания.
— Мешреф! Это Мешреф!
— Да, верно, — ответил Вальтер, — это твой мегари. Я и забыл тебе сказать. Сразу всего не расскажешь. После твоего отъезда его взял Ферьер. На нем он и ездил во время стычек с Абу-Кемалем. Его захватили курды. Но недели через две, на рассвете, в лагерь Русселя ворвалось с дьявольским ревом какое-то чудовище, повалив от восторга на землю все палатки. Это вернулся в лагерь господин Мешреф! Вот он. Видишь, он в хорошем состоянии.
— Мешреф! — позвал я.
Верблюд открыл сперва один глаз, потом другой. Они глядели на меня, эти огромные глаза, сначала безжизненно и без выражения, потом вдруг заблестели и стали почти человеческими. Длинная шея вытянулась. Возле моего лица заколыхалась громадная голова, — челюсти ее раздвинулись, как бы в чудовищной улыбке. Из горла вылетел почти нежный взвизг, от которого мы на секунду остолбенели…
Огромные тени плясали на стенах. Маленькая арабская флейта пищала где-то во мраке ночи, и я услышал, как Вальтер пробормотал мне на ухо дрожащим голосом:
— Я говорил тебе, — видишь? — ничто, ничто не изменилось, раз Мешреф узнал тебя, как и прежде!
Сирия, май 1923 г . — апрель 1924 г .