Владигор
Шрифт:
— И зачем тебе это понадобилось? — сокрушался Чуча, смывая дождевой водой запекшуюся кровь с лица княжича. — Говорил я тебе — выждать надо, не злить стражу прежде времени. Речь держать вздумал, а у самого руки повязаны!.. Чего добился-то?
— Да ничего я не добивался, — пытался объяснить Владигор, с трудом шевеля разбитыми губами. — Не хотел, чтобы эти мерзавцы на людей бросились, вот и пришлось…
— Ага, ясно. Тумаки и зуботычины, что для всех были предназначены, в результате одному тебе достались. Веселое дело!
— Н-да, после такого веселья голова гудит и все кости ломит, как у пьяницы после пирушки.
— Видали, он еще шутить изволит! — возмутился карлик. — Да если бы Зотий не сообразил, что за мертвого самозванца может ни гроша от Климоги не получить, кормил бы ты сейчас рыбешек на дне Чурань-реки! А за избитого и покалеченного с него не спросится. Соврет, что ты при поимке отбивался, тогда и повредили — и вся недолга.
— Так и не соврет, — рискнул раздвинуть губы в подобие улыбки Владигор. — Я на самом деле отбивался. Правда, как понимаешь по моему нынешнему положению, отбиться не удалось. Ничего, будет и на нашей улице праздник.
— До него еще дожить надо…
— Обязательно доживем!
Летний дождичек прекратился столь же быстро, как и начался. Вновь засверкало солнце, настроение у пленников улучшилось. Много ли человеку надо, чтобы почувствовать радость бытия? Избили, так не до смерти же. Солнышко припекает, приятель рядом сидит, песенку себе под нос мурлычет, селезень в небе пролетел — вот и славно, вот и жить можно!
Владигор отлеживался на тряпье, заботливо подстеленном Чучей, и, вспомнив уроки Белуна, мысленно внушал своему телу необходимость скорейшего выздоровления. Однако полностью на этом безусловно важном деле сосредоточиться не мог: из головы не выходило утреннее происшествие на берегу. Получается, что люди ему поверили. Более того — готовы были броситься на вооруженных до зубов наемников-иноземцев, чтобы освободить его! Значит, пришел конец народному долготерпению. Одной искорки довольно, чтобы пожар вспыхнул. Что или кто этой искоркой станет — сын Светозора, дружина ли Фотия, — не так и важно в конечном счете. Главное, что люди готовы за топоры и рогатины взяться, головы свои положить, лишь бы ненавистного Климогу скинуть!
— Слышь, князь, — отвлек его от размышлений Чуча. — Ежели у тебя теперь имя новое, значит, ты обряд Посвящения прошел, верно я разумею?
— Может, и так, — уклончиво ответил Владигор. — Это что-нибудь меняет в нашем положении?
— Да я не о том. Хотя, говорят, Посвященные удачливей простых смертных, им сами боги покровительствуют… А вот правда ли, что в Пещере Посвященных разных сокровищ видимо-невидимо? И злато, и серебро, и яхонты с жемчугами…
— Мало ли что говорят! Зачем тебе? Пусть и было бы там золото с яхонтами, так все равно ведь никто его взять не сможет. Не для богатства оно.
— А для чего же? — искренне удивился Чуча.
— А для чего звезды на небе? Тоже драгоценность немалая, но что-то я не слышал о том, чтобы кто-нибудь забрать их себе вознамерился.
— Ты, князь, чего дурного обо мне не подумай! — заторопился Чуча с оправданиями. — Просто у меня мысль скользнула: не те ли сокровища в Пещере Посвященных, которые предки мои припрятали?
— Нет, не те, — твердо заявил княжич. — И давай прекратим бесполезные речи.
— Твоя воля, князь, — пожал плечами Чуча. Похоже, уверенный тон Владигора
Вопросы подземельщика, наложившись на размышления о доведенных до отчаянья людях, увиденных сегодня на речном берегу, вновь пробудили в княжиче не слишком светлые воспоминания…
После Дня Посвящения чародей объяснил своему ученику смысл испытаний, выпавших ему на пути к Пещере. Объяснил в той мере, в какой сам понимал, поскольку замыслы небесных властителей вряд ли кому на земле могут быть ясны до конца.
Оказалось, например, что лестница из живой, страдающей человеческой плоти — самая трудная преграда для княжича — в полном смысле живой не являлась. То не люди были, а вочеловеченные каменные корни Синих гор. Да, да! Как и деревья, горы имеют корни, которыми сцепляют, удерживают земную твердь. По воле богов они могут любой облик принять: золотоносной жилой обернуться, подземной речкой, пластом угольным. А вот Владию решил Перун их в человеческом виде представить, чтобы посмотреть, как он поступит с ними.
Именно то, что княжич не захотел причинять боль другим, предпочтя мучиться сам, видимо, и было одним из вариантов правильного ответа на изощренное испытание. Синие горы по достоинству оценили мужество и душевную отзывчивость ученика Белуна, потому Перун и нарек его столь гордым именем.
О других событиях того дня чародей ничего не мог сказать толком. Что означали лениво нападавшие на них змеи? Почему золотой туннель охраняла женщина в мужской одежде? Зачем понадобились ей хрустальные двойники, с которыми и ребенок мог бы легко справиться? На эти вопросы Белун лишь одно отвечал: за каждым его поступком в День Посвящения внимательно следили боги. Они ставили свои вопросы перед его душой, создавая преграды на пути Владия, и душа отвечала — даже тогда, когда он ни о чем подобном не помышлял.
Во всем, что происходило по дороге к Пещере, сокрыт был тайный смысл. Бесполезно пытаться понять его, ибо у небесных властителей свои представления о сути вещей и значении человеческих поступков.
Лишь горный орел, рьяно атаковавший княжича над ущельем, не имел никакого отношения к испытанию души. Белун это сразу понял, разглядев на груди птицы золотой обруч в виде трехглавой змеи, и очень встревожился. Черный колдун Арес посмел вмешаться в священный обряд, подослав очередного убийцу! А ведь как верно рассчитал все: и что Филимону нельзя находиться в этот день рядом с Владием, и что Белун вблизи Перунова капища не посмеет применить свою чародейскую силу, и что над пропастью ученик должен пройти один, без учителя!..
Но Владий с честью выдержал и это испытание, доказав, что достоин быть причисленным к узкому кругу Посвященных.
После того как Перун дал ему новое имя, ученичество княжича завершилось. Точнее, завершился первый и самый важный этап, поскольку отныне Владигор посвящен в Стражи Времени. Вся дальнейшая его судьба предопределена этим званием. Сумеет он совладать с тяжелой ношей, не будет ею раздавлен, не сбросит с плеч своих в трудный час — тогда имя его прославлено будет в веках, душа познает высшие законы бытия, а тело и разум не будут подвластны быстротечности земных лет. И это — второй этап ученичества; здесь уже нет наставников, кроме единственного — самой жизни, но есть великая забота — охранять Время.