Владимир Храбрый. Герой Куликовской битвы
Шрифт:
Братья обнялись. При этом объятия Дмитрия были холодны и неприветливы, как и его лицо.
— Ты же знаешь, брат, строительство у меня в Серпухове идет вовсю, ставим стены и башни крепостные, храм каменный заложили, — оправдываясь, сказал Владимир. — Всюду глаз да глаз нужен! Опять же жена моя намедни кое-как первенцем разродилась. Ох и вкусил я тревоги за нее, две ночи подряд глаз не сомкнул!
— Ну как, обошлось? — спросил Дмитрий, жестом приглашая брата сесть к столу. — Сын родился или дочь?
— Сын, — радостно выдохнул Владимир, усаживаясь на
— Вот и славно, — вздохнул Дмитрий. Его лицо было по-прежнему хмурым.
Объятый какой-то невеселой думой, Дмитрий прошелся по светлице и остановился возле окна, выходившего на теремной двор. На нем была длинная белая рубаха с красным оплечьем и круглым воротом, на шее поблескивала серебряная гривна из тонкой витой проволоки. Длинные волнистые волосы Дмитрия были скреплены узорной повязкой. Благодаря усам и еле заметной бородке Дмитрий в свои двадцать четыре года выглядел на несколько лет старше. А может, его состарили печали и государственные заботы, так вдруг подумалось Владимиру.
— Что стряслось, брат? — проговорил Владимир, желая прервать долгую гнетущую паузу. — Гонец твой ничего мне толком не поведал, сказал лишь, чтоб я спешно ехал в Москву.
— Плохие вести поступают отовсюду, — глядя в окно, ответил Дмитрий. — Литовцы опять Ржеву захватили. Тверской князь грозит войной Новгороду. Однако худшие известия пришли из-за Оки. — Дмитрий тяжело вздохнул. — Залечив раны, Олег съездил с поклоном к Мамаю, привел с Дона татарское войско и выбил из Рязани своего двоюродного брата. Мало того, Олег заковал Владимира Ярославича в цепи и посадил его в темницу. Пронский удел Олег взял под свою руку.
Дмитрий отошел от окна и, сев за стол напротив Владимира, продолжил с каким-то внутренним раздраженным порывом:
— Но и это еще не все, брат. Сары-Ходжа доставил мне письмо от Мамая. Весьма занимательное чтиво! — Дмитрий протянул руку к большой резной шкатулке, достал из нее бумажный свиток с красной печатью на шнурке и со злостью швырнул на середину стола. — В своем послании Мамай запрещает мне впредь ходить войной на Рязань, велит вернуть Лопасню рязанцам. Этот собачий сын запрещает мне и с Тверью воевать! Ежели у тверского князя дойдет до распри с новгородцами, то Москве в эту склоку вмешиваться нельзя. Мамай велит мне и с литовским князем мир поддерживать. Каково, а?
— Чему удивляться, брат, — покачал головой Владимир. — Мамай не хочет твоего чрезмерного усиления. Его обеспокоили твои победы над тверичами и рязанцами. Мамай небось уже пожалел, что помог тебе отвоевать у литовцев верхнеокские города.
— А как обращается ко мне в своем письме этот плешивый узкоглазый недоросток! — возмущенно воскликнул Дмитрий, ткнув пальцем в свиток. — Прочти, брат. Оцени надменный слог Мамая!
Владимир развернул письмо, от которого исходил еле уловимый запах амбры. Текст Мамаева послания был написан кириллицей.
«Здравствуй, Митька-князь, раб мой! — писал Мамай. — За всеми делами твоими я зорко слежу, скажу прямо, не все мне в твоих делах нравится. А посему шлю тебе, князек московский,
Не спрячешься ты от меня ни за лесами, ни за каменной стеной московской, коль захочу я до тебя добраться. Ты князь и господин, пока мне это угодно. Поэтому, Митяй, воле моей не перечь, дань доставляй в мою ставку исправно и не смей соваться во владения тверского и рязанского князей. Раз уж ты без моего ведома породнился с Ольгердом, значит, и с ним мир поддерживай. Все ваши межкняжеские склоки я сам разбирать стану…»
— В конце письма Мамай называет себя гурленем, это чин или должность? — поинтересовался Владимир, сворачивая бумажный лист в трубку.
— У татар всякого вельможу или военачальника, женатого на ханской дочери, величают гурленем, — ответил Дмитрий. — Гурлень — это ханский зять, имеющий права на большие почести, но не имеющий прав на ханский трон. Ханами в Золотой Орде становятся лишь выходцы из «золотого рода Чингисидов» по мужской линии.
— Выходит, Мамаю не стать ханом при всем желании, — заметил Владимир. — Чего же он тогда добивается? На что рассчитывает?
— Мамая вполне устраивает и то, что он сам меняет ханов как хочет, — пожал плечами Дмитрий. — У него и так безграничная власть в Орде. Зачем ему ханский трон?
Неожиданно разговор между Дмитрием и Владимиром перешел совсем в другое русло. Дмитрий с горечью поведал Владимиру о том, что Федор Ольгердович, пользовавшийся его доверием, уехал обратно в Литву.
— Ну и дела! — удивился Владимир. — И Остей в Литву подался?
С той поры, как Остей взял в жены боярышню Кристину, дочь Федора Воронца, Владимир старался не общаться с ним. Хотя после женитьбы Владимира на Ольгердовой дочери его неприязнь к Остею совершенно исчезла. Белокурая Альдона излечила Владимира от сердечных страданий по красавице Кристине.
— Остей не поехал с отцом в Литву, — промолвил Дмитрий. — Тем самым Остей доказал мне свою преданность. За это я перевел Остея из Можайска в Звенигород, пусть будет поближе к Москве.
Дмитрий собирался в следующем году начать войну с Ольгердом в союзе с Псковом и Новгородом. Он хотел снова отбить у литовцев Ржеву, а также отнять у них Торопец и Великие Луки. Кроме этого Дмитрий рассчитывал перетянуть на свою сторону смоленского князя.
Смоленский князь Святослав Иванович тяготел к Северо-Восточной Руси, но был вынужден поддерживать Ольгерда, поскольку литовские владения обступили его княжество с запада, севера и юга.