Владимир Мономах, князь-мифотворец
Шрифт:
Хотя перспективы занятия Владимиром Мономахом киевского стола, как мы можем заключить из его «размышлений», в этот момент были весьма призрачны, в исторической литературе широко обсуждалось предположение о том, что Мономах имел возможность получить киевский стол в 1093 г. Автором этой гипотезы стал В.Н. Татищев, который во второй редакции «Истории Российской» писал: «Владимир после смерти отца своего хотя киевлянами прошен был приять престол, но, рассудив, что то весьма многотрудно, мимо более старейших Святополка и Святославичев приять, поскольку те по старшинству отцов их имеют причину того требовать, и без войны междоусобной миновать не может, послал к Святополку Изяславичу в Туров объявить о смерти отца своего, дабы он, яко старейший из братии, пришед, престол русский принял; а сам поехал в Чернигов»{128}.
Здесь мы имеем только творческую интерпретацию
Тем не менее «избыточная информация» Татищева — то есть историографический факт, а не материал источника — получила дальнейшее развитие в трудах исследователей. Например, С.М. Соловьёв считал, что «по смерти отца Мономах не встретил бы никакого препятствия со стороны граждан, если бы захотел тотчас занять престол отцовский», а Д.И. Иловайский писал, что киевляне «выражали желание иметь князем мужественного Владимира Мономаха»; эту же мысль повторил М.К. Любавский, отметивший, что киевляне «стали было приглашать его сесть на великом княжестве», но «Мономах наотрез отказался»{129}. Как видим, с течением времени мнения становились все категоричнее, однако источники не дают оснований для утверждений подобного рода, как, впрочем, и для альтернативных предположений о том, что Мономах, чья личность якобы ассоциировалась с непопулярной политикой Всеволода Ярославича, не пользовался поддержкой киевской аристократии, которая предпочла ему Святополка{130}.
Если бы Мономах действительно захотел остаться в 1093 г. на княжении в Киеве, то он сумел бы и найти сторонников, и устранить недовольных, а если бы у него не было такой возможности, то помещать в летописи его «рассуждение» на эту тему и вовсе было бы бессмысленно. Скорее всего, князь просто выбрал иную политическую альтернативу, предпочтя обзавестись не потенциальным врагом, а потенциальным союзником, который мог бы помочь ему противостоять и половецкой экспансии, и враждебным действиям Святославичей, тем более что последний из Изяславичей, лишенный Новгорода и Волыни, серьезной угрозы интересам Мономаха, по-видимому, не представлял.
Святополк прибыл из Турова в Киев 24 апреля 1093 г., и, как пишет летописец, «вышли навстречу ему киевляне с поклоном, и приняли его с радостью», однако едва он успел сесть на «столе отца своего и дяди своего», как допустил первую политическую ошибку, отказавшись от мирного соглашения, предложенного половецкими ханами и посадив «в поруб» направленных к нему послов. В ответ половцы пошли на него войной, и Святополк, даже отпустив послов на волю, не смог умиротворить их. Князь собирался противостоять кочевникам, имея всего лишь 700 «отроков» (младших дружинников), но «разумные мужи» посоветовали ему обратиться за помощью к Мономаху, который стал собирать войска вместе со своим младшим братом Ростиславом, княжившим в Переяславле.
По мнению А.П. Толочко, Н.Ф. Котляра и В.Я. Петрухина, в результате перераспределения столов в апреле 1093 г. в «Русской земле» был восстановлен режим, существовавший при «триумвирате» Ярославичей{131}, однако это суждение представляется не совсем верным, так как, акцентируя внимание на кратковременной реставрации самостоятельности Переяславля, исследователи игнорируют тот факт, что «триумвират» 1093 г. с династической точки зрения не был повторением «триумвирата» 1054–1072 гг., ибо в стольных городах сидели лишь сыновья Изяслава и Всеволода, продолжавшие поддерживать политическую ситуацию, сложившуюся в 1077–1078 гг., в то время как сыновья Святослава все еще были лишены «причастья» в «Русской земле». Более того, среди правителей Клева, Чернигова и Переяславля не было единства во мнениях относительно отражения половецкой угрозы. Встретившись в монастыре Св. Михаила (Выдубицком монастыре), они затеяли «распри и ссоры» и лишь под давлением «разумных мужей» принесли друг другу клятву на кресте и выступили из Киева, не имея определенного плана действий, ибо «Владимир хотел мира, а Святополк хотел войны». Когда князья подошли к реке Стугне, споры возобновились и верх одержали сторонники продолжения экспедиции. Однако когда 26 мая под Треполем князья столкнулись с половцами, то первыми побежали воины Святополка, а за ними — воины Владимира и Ростислава, который утонул при переправе через вышедшую из берегов Стугну.
В летописи говорится, что «прибежали к реке Стугне, и пошли вброд Владимир с Ростиславом, и стал утопать Ростислав на глазах Владимира. И захотел подхватить брата своего, и едва не утонул сам. И утонул Ростислав, сын Всеволодов. Владимир же перешел реку с небольшой дружиной, — ибо много пало людей из полка его, и бояре его тут пали, — и, перейдя на ту сторону Днепра, плакал по брате своем и по дружине своей, и пошел в Чернигов в печали великой». Несмотря на критическую обстановку, были организованы поиски останков князя: «Ростислава же, поискав, нашли в реке и, взяв, принесли его к Киеву, и плакала по нем мать его, и все люди печалились о нем сильно, юности его ради. И собрались епископы, и попы, и черноризцы, отпев обычные песнопения, положили его в церкви святой Софии около отца его»{132}.
Агиографически стилизованный рассказ о гибели Ростислава сохранился в «Киево-Печерском патерике»: если верить тексту этого памятника, накануне выступления в поход на половцев князь, направлявшийся за благословением в монастырь, повздорил у Днепра с монастырским старцем Григорием, которого оскорбили княжеские слуги: «Инок же, провидя, что близок их смертный час, стал говорить им: “О чада! В то время как вам следовало бы быть благочестивыми и призывать всех молиться за вас, вы великое зло творите, — не угодно Богу это. Плачьте о своей погибели и кайтесь в своих согрешениях, чтобы хотя в страшный день принять отраду, ведь вас уже постиг суд: все вы и с князем вашим умрете в воде”. Князь же, страха Божия не имея, не внял сердцем словам преподобного, а подумал, что лишь пустые речи — пророчества его, и сказал: “Мне ли предсказываешь смерть от воды, когда я плавать умею!” И рассердившись, князь велел связать старцу руки и ноги, повесить камень на шею и бросить в воду. Так был он потоплен <…>. Ростислав же не счел за вину греха своего и не пошел в монастырь от ярости. Не захотел он благословения, и оно удалилось от него; возлюбил проклятие, и проклятие пало на него. Владимир же пришел в монастырь для молитвы. И были они у Треполя, и произошло сражение, и побежали князья наши от лица врагов. Владимир, по молитвам и благословению святых, переехал реку, Ростислав же, по слову святого Григория, утонул со всем своим войском»{133}.
Для нас это сообщение интересно главным образом тем, что оно противопоставляет Ростислава Владимиру Мономаху, создавая своеобразную «оппозицию» между братьями, один из которых представлен как «благочестивый князь», а другой как «князь-грешник».
Еще один князь, подвергавшийся критике на страницах киево-печерских агиографических произведений, Святополк Изяславич, после поражения у Треполя попытался продолжить сопротивление кочевникам. Так как половцы оказались заняты осадой отчаянно сопротивлявшегося Торческа и, лишь видя бесплодность своих усилий, по прошествии девяти недель разделили свои силы, с тем чтобы подвергнуть опустошению окрестности Киева и Вышгорода, киевский князь получил возможность собраться с силами и встретил половцев на реке Желани: «И побежали наши от иноплеменников, и падали, раненные, перед врагами нашими, и многие погибли, и было мертвых больше, чем у Треполя. Святополк же пришел в Клев сам-третей, а половцы возвратились к Торческу», — свидетельствовал летописец{134}.
Лишь в 1094 г. Святополку удалось наконец заключить мир с половцами, женившись на дочери половецкого хана Тугоркана. По-видимому, участие в мирных переговорах принимал и Владимир Мономах, который, описывая эти события в «Поучении», сообщает следующее: «…По смерти отца и при Святополке, на Стугне бились мы с половцами до вечера, бились у Халепья, и потом мир сотворили с Тугорканом и с иными князьями половецкими, и у Глебовой чади отняли дружину свою всю»{135}. Подобное заявление «от первого лица» в определенной степени опровергает тезис А.Е. Преснякова о том, что «политика Святополка и Владимира совершенно независимы одна от другой и часто скрещиваются»{136}. Точнее было бы сказать, что соправители «Русской земли» имели как общие, так и частные интересы, которые не всегда совпадали друг с другом.