Владимир Мономах
Шрифт:
Первое время семья короля Гарольда проживала во Фландрии, в городе Сент-Омер. Это было богатое поселение, в котором насчитывалось много сукновален и с утра до поздней ночи слышался стук шерстоткацких станков. В окрестностях, на покатых холмах, покрытых вереском, пастухи пасли многочисленные стада овец. Но Гита редко проводила время на холмах, а чаще сидела за прялкой, за вышиванием или склонялась над молитвенником, потому что больше всего надлежало, по словам Гунгильды, заботиться о спасении души, и унаследованная от матери красота делалась хрупкой, как бы не от мира сего, а лицо стало прозрачным и ещё более утончилась шея, напоминая стебель редкостного цветка.
В их доме часто появлялись бродячие монахи, которых тётка Гунгильда охотно принимала, и они сообщали обо всём, что творилось в христианском мире. Один из таких странников рассказывал тётке с набожным выражением на лице, давно уже не бритом и обветренном бурями больших дорог:
— В Фульде процветает знаменитый монастырь. Его особенно прославил своими
Гунгильда слушала подобные рассказы не без страха. Они колебали её простодушную веру. Благочестивая женщина отмахивалась руками от таких соблазнов, и монах, сообразив, что не все способны постигать тонкости летосчисления, которыми он сам с великим наслаждением упивался, и почувствовав, куда дует ветер, стал утешать встревоженную покровительницу:
— Но ведь известно, что ни папа, ни соборы не утвердили писаний Мариана. Следовательно, можно считать, что всё это бессмысленные домыслы. Я же лично полагаю, что надлежит верить так, как нас учат апостолы. Потому что если каждый будет выискивать собственные пути спасения, то куда нас всё это может привести? А ведь дьявол подстерегает христиан за каждым углом, за всяким поворотом дороги и только и ждёт того, чтобы мы уклонились от истинного пути.
Такие рассказы были по душе Гунгильде, и она щедро одаряла монаха, а Гита изумлялась, что существуют на свете люди, способные провести всю свою жизнь во мраке и зловонии, истязая себя и роя могилу рядом с другим мертвецом. Её же влекло на зелёные лужайки, в рощи, где пели птицы…
Впоследствии Гита узнала, что на этом ещё не кончились испытания Мариана. Отшельника переманил к себе из Фульдского монастыря майнцский архиепископ Зигфрид. Затворник упорно отказывался покинуть своё смрадное жилище, но в конце концов уступил домогательствам, и его с большим торжеством перевезли на новое местожительство. Ещё один монах рассказывал с умилением, что во время этого пути, когда всякого другого, наверное, ослепило бы солнце, не виданное им в продолжение многих лет, и соблазнила бы вновь открывшаяся глазам красота мира, Мариан с полным равнодушием отворачивался от покрытых цветами полей и живописных гор, отплёвывался при виде каждого миловидного женского лица и даже на своё новое аббатство посмотрел с полнейшим безразличием, умоляя по прибытии в Майнц только о том, чтобы его поскорее заточили в келию. Монахи не заставили себя просить дважды и с удовольствием замуровали святого в тесном каменном мешке, где он и прожил до самой смерти.
Гита зажмуривала глаза, представляя себе, что лишилась зрения или заточена в келий, где нет ни окошек, ни дверей, и что она никогда не увидит ни этих холмов, покрытых розоватой растительностью, ни голубого неба над взморьем, и ей делалось страшно.
Некоторое время Гита прожила в тихом Брюгге, таком же богатом городе, как и Сент-Омер. Позднее, очутившись в Дании, при дворе Елизаветы, она убедилась, что эта красивая королева и сам король Свен, а также многие знатные люди ведут в датской земле совсем другую жизнь, чем Гунгильда, не трудятся, как брюггские шерстобиты, а посвящают своё время весёлым пирам и охотам. Конечно, король и королева страшились вечного огня в аду, но надеялись откупиться от него богатыми вкладами в церкви.
В годы, когда Гита жила во Фландрии, страна испытала все ужасы войны. Владетелем этой земли был граф Балдуин V, дочь которого, Матильда, стала супругой Вильгельма Завоевателя и вышила для него подзор, изображавший гастингское сражение и прочие события нашествия на Англию. Благодаря дочери богатство графа росло с каждым днём. А когда умер граф Герман, сосед Балдуина, он тотчас вторгся во владения покойного и принудил его молодую вдову выйти замуж за Балдуина, как звали его старшего сына, и передать ему город Монс. Но этот отпрыск знатного фландрского рода был слаб телом и духом. Когда впоследствии молодой Балдуин наследовал своему отцу, он всячески избегал войн и кровопролития.
Но у Балдуина был младший брат, по имени Роберт, совсем на него не похожий. Этот граф, ни в чём не имевший удачи и отставленный отцом от управления страной, неоднократно пытался добиться славы и богатства собственными силами. Однажды он даже снарядил корабли и отправился завоёвывать далёкую Испанию с целью основать там новое королевство, но вынужден был искать спасения в бегстве. В другой раз он едва не погиб во время кораблекрушения в открытом море. Потом норманнам взбрела в голову нелепая мысль сделать Роберта императором Константинополя. Из этой затеи тоже ничего не вышло, так как греки своевременно узнали о фантастическом предприятии и стали особенно тщательно охранять свои границы. Пробиравшийся в византийские пределы в одежде странника, граф Роберт возвратился домой с пустыми руками. Однако благодаря удачной женитьбе он вскоре получил всё то, чего напрасно добивался с оружием в руках. Когда в битве с фризами погиб голландский герцог, оставив после себя молодую жену с малолетними детьми, Роберт предложил ей своё покровительство и женился на ней. Таким образом он прочно обосновался во владениях супруги. Мало того, когда умер его брат, Роберт вторгся во Фландрию, и Гита снова услышала лязг оружия. Во главе своих храбрых воинов пылкий граф занял почти всю страну, так как его поддерживал фламандский народ, уже почувствовавший в себе силу и недовольный притеснениями вдовы скромника Балдуина. Графиня Рихильда искала союзников в соседних странах. К ней поспешил французский король Филипп, который вовремя вспомнил, что фландрский граф был когда-то его опекуном. Фландрия соблазняла Филиппа своим богатством. Её население отличалось похвальным трудолюбием. При короле находился и небезызвестный граф Евстахий Булонский, готовый принять участие в любом походе, если можно было поживиться добычей. Рихильда с восторгом приняла французскую поддержку. К ней примкнули также некоторые валлонские города, в том числе Валансьен, Камбре, Монс, Обиньи. Однако воинственные фризы Роберта, ещё сохранившие языческие нравы, смело выступили против союзников. Рыцари боялись их как огня. Кроме того, на сторону Роберта стали жители Брюгге, Гента и Ипра — богатых и свободолюбивых городов.
Оба войска встретились на широкой равнине под замком Кессель, и фризы, поддержанные фламандцами, разгромили французских рыцарей. Король Филипп и его епископы, явившиеся обращать язычников в христианство, едва спаслись в постыдном бегстве. К неописуемой радости фламандцев, сама Рихильда оказалась в плену, хотя её вскоре обменяли на самого Роберта, тоже попавшего из-за своего безрассудства в плен к Евстахию Булонскому. Однако Филипп почёл, что виновниками освобождения его врага являются жители Сент-Омера, где в это время проживала Гита с тёткой, и вследствие измены кастеляна захватил город и потом сжёг его дотла. Тогда-то английские беглянки и принуждены были переселиться в Брюгге. Им казалось, что уже нигде на земле нет для них покоя. Тогда же они узнали от Филиппа о существовании его тётки Елизаветы и перебрались в Данию.
Прибыв в Киев, Гита увидела ещё более прекрасные храмы и дворцы, полные всякого богатства. Отсюда нужно было ехать в город Чернигов, где был господином Владимир. Отправились туда не в ладьях, а сухопутной дорогой. Молодая княгиня ехала на повозке, запряжённой грудастым конём с возницей на его сильном хребте, а влюблённый муж гарцевал то справа, то слева от колесницы, на которой сидела, зарывшись в мягкие подушки, красивая чужестранка. Он тоже пришёлся ей по душе, видный воин в красном плаще из греческой материи, верхом на горячем коне. Он носил на бедре меч, богато украшенный серебром и вызывающий уважение у всякой нежной женщины. Князь радостно улыбался ей.
Дорога проходила по бесконечной равнине, по берегам полноводных рек, порой углубляясь в прохладные рощи, где пели на огромных деревьях птицы и прыгали с ветки на ветку лёгкие белки. Но всё здесь было иное, чем в Англии или в Сент-Омере, а вместо овец на вересковых холмах на этих обширных полях паслись табуны полудиких коней. Гита видела, как большие конские косяки, в сто голов и более, вдруг снимались с места и мчались — с грохотом и развевающимися гривами, следуя за своим чем-то встревоженным вожаком. За табуном скакали с длинными копьями в руках конюхи и кричали на непонятном языке, и в этих картинах было много мужественной красоты. Молодая женщина заметила, что в подобных случаях даже приветливый Владимир переставал улыбаться, как бы забывая о ней, и с непонятной при его молодости заботой смотрел вслед проносившимся, как буря, лошадям, а порой даже останавливал обоз, призывал конюхов и озабоченно обсуждал с ними хозяйственные дела. По его приказанию к нему приводили бесившихся от непривычной неволи и ещё дрожавших от свободного бега жеребцов, ловко пойманных арканом, Гита не раз наблюдала, как брошенная длинная верёвка летела в сторону табуна, развёртывалась в воздухе, и вдруг один из коней приседал на задние ноги, когда петля обхватывала ему шею. Он тревожно ржал, как бы призывая на помощь товарищей, но лошади уносились вдаль, тяжко ударяя копытами о землю. Одна из сопровождавших Гиту монахинь была родом с Поморья, знала саксонский и славянский языки и объяснила ей, что эти кони принадлежат князю Владимиру, и молодая княгиня уже начинала смотреть на табуны и на всё, что её окружало, как на своё собственное достояние. Однако она ещё страшилась наступления темноты, когда ей приходилось оставаться наедине с мужем, и сердце у неё начинало биться, как птичка в силках.