Владимир Мономах

Ладинский Антонин Петрович

— Враги осыпали нас стрелами. В воздухе шумело, как во время дождя. Затем на частокол с дикими криками двинулись пешие воины. Мы встретили их камнями из пращей, а потом приняли в топоры. Они отхлынули, покрыв своими трупами весь широкий склон холма.

— Король принимал участие в битве? — спросила Эдит, вытирая пальцами мокрые от слёз глаза.

— Король сидел на белом коне и с высокого места наблюдал за ходом сражения. Там росли яблони. Я видел, как он снял боевую перчатку, сорвал румяное яблоко и стал есть.

Рассказчик снова умолк.

— Что же было потом?

— Потом? На нас пошла конница. Тысячи коней, изгибая шеи, вздымались по отлогому подъёму. Но и конное нападение мы отбили без большого

труда, и немало нормандских рыцарей остались лежать перед частоколом. Распространился даже слух, что пал сам Вильгельм. К сожалению, это не подтвердилось. Во время второго приступа герцог лично повёл своих рыцарей. Может быть, он искал встречи с королём? Не знаю. Я стоял у самого края и видел, как кто-то из наших воинов метнул в Вильгельма копьё. Герцог упал среди ужасного смятения битвы, но ранен был только конь. Мы увидели, что герцог поднялся с земли и с палицей в руках кинулся на того, кто метнул копьё. На графа Гирда, брата короля. Нормандец нанёс ему страшный удар, и граф рухнул как подкошенный. Больше он уже не встал. Вскоре погиб и другой королевский брат…

— Леофвин?

Вестник молча кивнул головой.

— А король?

— Король находился в тот час в другом месте. Когда же герцог понял, что частокол остался без должной защиты, он опять бросил на нас своих пеших воинов. Отступившие рыцари тоже повернули коней. В этом грохоте битвы королевские знамёна ещё развевались на холме. Но Вильгельм велел своим лучникам стрелять так, чтобы стрелы отвесно падали на стоявших за частоколом. Они посыпались на нас, как из облаков.

Рыцарь даже показал рукой, как падали стрелы.

— Король снова вернулся к знамёнам. Он сражался теперь в одном ряду с простыми воинами. Стрелы продолжали свистеть. От них приходилось укрываться, поднимая щиты над головой. Щит короля был утыкан ими. Однако сам он был ещё невредим.

Эдит сжала в тоске руки. На неё было страшно смотреть. Она как бы присутствовала при последних минутах возлюбленного.

— Что же случилось? — рассказывал молодой воин. — Вдруг одна из стрел с ужасающей быстротой вонзилась королю в правый глаз. У него хватило мужества не выпустить из рук оружие… Тотчас он вырвал стрелу из глазницы. Но тут же уронил меч и пал под знамёнами…

Рассказ прервали рыдания Эдит. Гита тоже заплакала, прижимаясь к матери, но утешала её:

— Не плачь! Не плачь!

— О чём теперь рассказать тебе, — сказал вестник, отводя взоры в сторону, чтобы не видеть непереносимое женское горе. — Со смертью короля участь сражения была решена. Нормандцы сделали ещё одно усилие и ворвались за частокол. Среди неописуемого лязга железа, хриплых криков и стонов умирающих наша твердыня пала…

Хроники повествуют, что, когда Гарольд упал, битва превратилась в избиение побеждённых. Жадные руки тянулись к английским знамёнам. Король, лежавший под их сенью, ещё дышал. На него набросились несколько вражеских воинов и добили раненого ударами мечей. Один пронзил Гарольду грудь, другой отсёк голову, третий изрубил труп на части и разбросал его ноги и руки. Говорят, что среди этих трёх воинов, впавших в такое исступление и запятнавших себя этим поступком, был и граф Евстахий Булонский, фигура которого ещё будет появляться на этих страницах.

Наступила ночь, и битва наконец утихла… Поле на огромном расстоянии усеяли мёртвые тела. Нормандцы собирали валявшееся на земле оружие, снимали с убитых кольчуги и пояса, стаскивали даже рубахи, штаны и башмаки. Ведь каждая вещь имела свою ценность. Добычу можно было продать и на эти деньги купить себе коня, бочонок вина или заплатить за ласки молодой потаскушки. На том холме, где ещё недавно развевались королевские знамёна, Вильгельм велел водрузить свой стяг с тремя поджарыми геральдическими львами Нормандии. Со всех сторон доносились жалобные призывы раненых

англов, умолявших, чтобы им дали напиться воды. Но никому уже не было дела до несчастных. Оставшиеся в живых желали отпраздновать своё торжество и победу. Они оттащили истекавших кровью людей и трупы в сторону, чтобы очистить место для пира.

Победители пировали всю ночь. Когда же наступило утро, с позволения герцога из соседних селений пришли на поле битвы милосердные женщины с кувшинами воды и напоили умирающих. Некоторые из них искали среди убитых своих близких. Они переворачивали нагие тела и рассматривали лица, обезображенные кровью запёкшихся ран, с оскаленными зубами и полуоткрытыми глазами. А если узнавали родственников — мужа, отца или сына, — падали на колени и с плачем прикрывали их наготу своими платками.

Из Вальтамского аббатства явились монахи, чтобы достойным образом похоронить своего щедрого покровителя, и не смогли найти его в груде трупов. Но в этот час из Лондона прибыла та, что знала на теле Гарольда каждую родинку, знала все телесные приметы короля. Измученная Эдит всю ночь скакала по гастингской дороге, и монахи привели её на поле битвы. Изувеченный до неузнаваемости сын Годвина лежал неподалёку от того места, где во время сражения развевались английские знамёна.

5

Те дни были полны отчаяния. Погиб отец, исчезла мать. Она растаяла как дым, и никто не мог сказать, что сталось с нею. Может быть, она умерла от горя, когда нашла на поле битвы растерзанное тело своего короля? Для Гиты началась новая жизнь. Странствия привели её в конце концов в Чернигов и Переяславль.

Когда Гита впервые увидела своего жениха, русского княжича Владимира Мономаха, у неё сжалось сердце. С этим человеком ей предстояло делить до гроба радости и горе. Перед нею стоял в парчовой шапке, опушённой бобровым мехом, молодой воин, не очень высокого роста, однако хорошего телосложения и с сильными, широкими плечами. На юноше был красный плащ, застёгнутый на правом плече жемчужной пряжкой, а под плащом виднелась длинная голубая рубаха. Он носил штаны из чёрного бархата, на ногах поблескивали золотыми узорами зелёные сапоги из мягкой кожи. По знаку отца княжич снял шапку, и когда Гита снова взглянула на жениха, то увидела его спокойные светлые глаза, высокий лоб, круглую рыжеватую бородку и такие же волнистые волосы, разделённые посредине опрятным пробором. Нос у молодого княжича был красивой формы, с горбинкой, а на щеках играл лёгкий румянец. Владимир улыбался ей смущённо. Гульгилла, одна из приближённых женщин, что сопровождали Гиту в русские пределы, шепнула ей, что юноша уже прославленный охотник…

Мысли Гиты снова перенесли её в Англию. Вильгельм не позволил похоронить убитого короля с подобающими почестями и церковными обрядами. У этого человека в груди вместо сердца лежал кусок железа. Такие всегда преуспевают в своих предприятиях.

Старая мать Гарольда умоляла его:

— У меня пали три сына. Пожалей мою старость. Отдай мне хотя бы останки того, кто был королём Англии, и позволь похоронить в Вальтаме, чтобы успокоилась его благородная душа, а я уплачу тебе столько золота, сколько будет весить гроб.

Но герцог, опьянённый победой, кровью и вином, оставался неумолимым. Подставляя чашу виночерпию, подобострастно исполнявшему свои обязанности за столом победителя, Вильгельм сказал сквозь зубы:

— Скажите этой несчастной старухе, что сын её был ненасытный честолюбец. Это по его вине лежат непогребёнными тысячи трупов. Поэтому недостоин и он христианского погребения. Самое приличное место для его могилы — берег моря.

Без пения псалмов жалкие королевские останки зарыли где-то на пустынном побережье и завалили камнями. Может быть, на них и умерла от горя Эдит Лебединая Шея?