Владимир Высоцкий: козырь в тайной войне
Шрифт:
Встав у руля «Таганки», Любимов принялся методично выпускать в свет спектакли с непременными «фигами в кармане». Причем, будучи талантливым аллюзионистом, он инсценировал такие произведения, которые давали самый широкий простор для его режиссерской фантазии и имели откровенно политическую подоплеку (как бы ни отрицал этого Гершкович). Так, в «Жизни Галилея» на авансцену выдвигался конфликт творца и власти, где последняя выступает в самом неприглядном виде — заставляет ученого отречься от своего учения и отправляет его в ссылку (то, что это учение могло быть не ко времени и грозило взорвать общество, это в расчет Любимовым и K° не бралось, их интересовал исключительно конфликт: с одной стороны — гениальный творец, с другой — жестокая власть со своей инквизицией); в «Дознании» (1967) П. Вайса речь шла о суде над нацистами, но между строк
Все более политизируя свой театр, Любимов вольно или невольно вступал в спор со своими коллегами, которые прекрасно понимали, что этот крен в политику не является прерогативой одного Любимова. Было ясно, что он одобрен на самом «верху» для расширения плюрализма мнений. Поэтому отношение к Любимову у его коллег было неоднозначным.
Например, когда в 1965 году у руководителя БДТ Георгия Товстоногова возник конфликт из-за спектакля «Римская комедия» с властями (те нашли в этой постановке о временах римского императора Домициана современные «фиги»), режиссер принял решение собственноручно «похоронить» свое детище, а на вопрос коллег «Почему?» ответил: «Мне лавры „Таганки“ не нужны!» После этого либералы дружно записали Товстоногова в ренегаты, хотя в позиции шефа БДТ было больше здравого смысла, чем в их. Товстоноговым двигал «умный конформизм», который был присущ многим советским интеллигентам из творческой среды вроде Сергея Герасимова, Сергея Бондарчука, Юрия Озерова, Евгения Матвеева, Михаила Царева, Николая Охлопкова, Андрея Гончарова и др. У многих из этих людей тоже имелись свои претензии к советской власти (у того же Товстоногова отец был репрессирован), но они не считали себя вправе выносить их на суд общественности, поскольку прекрасно отдавали себе отчет, на чью мельницу они таким образом будут лить воду. Поэтому не случайно, что, когда в середине 80-х к власти пришел либерал-западник Горбачев, многие из этих людей будут первыми подвергнуты остракизму и отстранены от власти в искусстве.
Но вернемся в 60-е.
Роль Галилея впервые по-настоящему обратила внимание либералов во власти на Высоцкого. До этого многие из них воспринимали его всего лишь «горластым блатарем» — эпатажным исполнителем блатных песен. Теперь же они открыли в нем родственную душу — настоящего собрата-либерала, все естество которого алчет борьбы за переустройство (а то и отмену) этой системы. Вот как об этом вспоминает один из высокопоставленных работников ЦК КПСС — уже известный нам Федор Бурлацкий (еще с хрущевских времен он работал в Международном отделе ЦК под началом Юрия Андропова):
«Мои первые встречи с Высоцким связаны еще с первыми спектаклями „Таганки“ — „Добрым человеком из Сезуана“, когда происходило становление этого театра. Тогда я еще не обратил особого внимания на Высоцкого. Но после „Галилея“ — а потом и „Гамлета“ — отношение к нему меняется.
«Галилей» в исполнении Высоцкого был для меня ближе, чем «Гамлет» в трактовке Любимова и в трактовке Высоцкого. Потому что в «Галилее» поднималась проблема, которой все мы жили тогда. «Мы» — я имею в виду, во всяком случае, прогрессивное крыло партийного аппарата, которое пришло в ЦК (при Хрущеве) из сферы науки, из экономической сферы, из журналистской среды. Проблема «Галилея» была для нас проблемой личного выбора. Игра Высоцкого в этом плане удивительно накладывалась на наше сознание. Особенно два варианта жизненного пути. Вы помните, он дважды проигрывает роль Галилея (в финале) — по-одному и по-другому. Все мы стояли когда-то в жизни перед таким выбором, и это было нам бесконечно близко. В частности, мне…
Я помню наши первые разговоры с Высоцким в этом ключе… Для него они являлись неожиданностью и, мне кажется, импонировали ему. Он никак не ждал, что люди из далекой для него среды, прямо скажем, среды, чуждой ему, политической, разделяют его взгляды на положение в стране, мыслят примерно теми же категориями, что и он. Ему даже казалось, наверное, что они притворяются. Или просто подыгрывают ему. Но когда он стал более часто общаться с нами — с Делюсиным, Шахназаровым, со мной, — он понял, по-моему, что это не игра. Мы просто принадлежим к тому же поколению, с теми же умонастроениями, с тем же отношением к жизни, что и он. Вот, насколько я помню, первые наши встречи и разговоры с Высоцким завязались после того, как он сыграл своего Галилея…»
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
«ВЕРТИКАЛЬНЫЙ» ВЗЛЕТ
Прошлогодний разрыв Высоцкого с «блатной темой» в песенном творчестве самым благотворным образом сказывается на его кинематографической карьере. Правда, не в Москве, а значительно дальше — в союзных республиках (как выразился тогдашний начальник Управления по производству художественных фильмов, а по совместительству — режиссер на Киностудии имени Горького Юрий Егоров: «Мне Высоцкого уже не раз в фильмы толкали, но я осторожничаю»). Как мы помним, еще в прошлом году сразу четыре его военные песни были включены в белорусскую картину «Я родом из детства», а теперь (в 66-м) на Высоцкого-певца обратили внимание кинематографисты с Одесской киностудии.
Отметим, что на Украине было две киностудии: упомянутая и имени А. Довженко, которая располагалась в столице республики Киеве. Так вот, если последняя была больше украинской (своего рода националистической), то на Одесской большой авторитет имели евреи (как и во всем городе). Правда, это были не те выдающиеся евреи, которые заправляли делами на центральных киностудиях (на «Мосфильме» и «Ленфильме»), поэтому общий уровень одесского кинематографа был чуть выше среднего. В среде самих кинематографистов даже была такая присказка: «Будешь плохо работать, сошлют на Одесскую киностудию».
Несмотря на то что в поле зрения «одесситов» Высоцкий попал вроде бы случайно (об этом речь чуть ниже), однако все равно есть в этом какая-то закономерность, связанная с темой нашей книги — то есть с его национальностью. Заметим, что Высоцкий в том году был утвержден сразу на две роли в лентах Одесской киностудии, причем одна из них была главной, чего до этого в киношной карьере Высоцкого еще не было. Впрочем, тот год и в театре подарил нашему герою первую главную роль — Галилея.
Фильм, где Высоцкий должен был играть главную роль (геолога Максима), носил название «Короткие встречи». Режиссером его была Кира Муратова. В первоначальных ее планах было пригласить на эту роль другого актера, более раскручененого — того самого Станислава Любшина, который, как мы помним, привел Высоцкого в «Таганку». Однако Любшин одновременно получил куда более заманчивое предложение от режиссера с «Мосфильма» Владимира Басова сыграть роль советского разведчика в четырехсерийной эпопее «Щит и меч» и в итоге от участия во «Встречах» отказался. Вот тогда на горизонте у Муратовой и возник Высоцкий, который на тот момент уже успел ярко дебютировать в «Жизни Галилея».
Если ленту Муратовой можно отнести к штучному товару (высокому искусству), то второй «одесский» фильм Высоцкого относился к разряду того самого среднего искусства, которое было «коньком» данной киностудии. Речь идет о ленте «Вертикаль», повествующей о таком полном романтики и опасностей виде спорта, как альпинизм.
Первоначально его должны были снимать два выпускника режиссерских курсов Н. Рашеев и Э. Мартиросян. Но они решили, как говорят в народе, — вые….ся, пойти нетрадиционным путем: фильм про альпинистов надумали снимать… на Красной площади. По их задумке, это должен был быть фарс, в котором альпинистам предстояло штурмовать не какую-то там вершину, а Спасскую башню Кремля. У ленты и название было соответствующее — «Мы — идиоты». На студии поняли это название буквально и обоих начинающих режиссеров от работы отстранили. В итоге фильм доверили снимать режиссерам с традиционными взглядами — Станиславу Говорухину и Борису Дурову.
Сценарий фильма был откровенно слабым, но, поскольку принадлежал перу одного из чиновников Госкино, был обречен на постановку. А Говорухин с Дуровым взялись за него только потому, что задумали в качестве палочки-выручалочки использовать популярные альпинистские песни, тем более что Говорухин сильно увлекался альпинизмом. «Подлатать» сценарий они предложили уже известному тогда молодому писателю Владимиру Максимову (позднее он покинет СССР). Как вспоминает сам Говорухин:
«Максимов прочел студийный сценарий и… запил. А если Максимов уходил в запой, то тут хоть святых выноси. Несколько дней он вообще не вставал с кровати. Каждое утро мы приносили ему по две бутылки вина „Красное крепкое“. Та еще гадость. Ничего не помогло. И мы с Борисом решили снимать „поэму о горах“. Для этого нам нужен был поэт…»