Владимир Высоцкий: Я, конечно, вернусь…
Шрифт:
Вечером на Таганке шел «Гамлет». Последний в жизни Высоцкого. В дневнике Аллы Демидовой читаем: «18 июля 1980 года. Опять «Гамлет». Володя внешне спокоен, не так возбужден, как 13-го. Сосредоточен. Текст не забывает. Хотя в сцене «мышеловки» опять убежал за кулисы – снова плохо с сердцем. Вбежал на сцену очень бледный, но точно к своей реплике. Нашу сцену сыграли ровно. Опять очень жарко. Духота! Бедная публика! Мы-то время от времени выбегаем на воздух в театральный двор, а они сидят тихо и напряженно. Впрочем, они в легких летних одеждах, а на нас – чистая шерсть, ручная работа, очень толстые свитера и платья. Все давно мокрое. На поклоны почти выползаем
На следующий день, 19 июля, в Москве торжественно открываются 22-е Олимпийские игры. Г. Елин вспоминает Москву тех дней: «Красота, а не город. Идешь себе по улицам – один-два прохожих навстречу. Заходишь в магазины – один-два человека в очереди, спускаешься в метро – пять-шесть пассажиров в вагоне, и тебе из динамика – нежный иностранный голос: „Некст стоп „Аэропорт“. Так и хочется ответить: «Ол райт!“
С диссидентами все ясно, но вот куда в одночасье исчезли цыганки с вокзалов и базаров?… за какие 101-е километры и когда? как?..
В восьмидесятом появилось несколько неглупых и занимательных игр. Индивидуальная – шестицветный кубик, гениальное изобретение венгерского архитектора-дизайнера Эрне Рубика…
Любимой игрушкой 80-го года стал и сувенирный медвежонок работы книжного художника Виктора Чижикова…»
В день открытия Олимпиады Высоцкий вновь срывается «в пике». Поскольку в те дни все медицинские учреждения города были взяты под строжайший контроль и наркотики достать нельзя, Высоцкий переходит на водку. По словам А. Федотова: «19 июля Володя ушел в такое «пике»! Таким я его никогда не видел. Что-то хотел заглушить? От чего-то уйти? Или ему надоело быть в лекарственной зависимости? Хотели положить его в больницу, уговаривали. Бесполезно! Теперь-то понятно, что надо было силой увезти…»
20 июля Высоцкого навестил его сын Аркадий. Он в те дни поступал на физтех, у него неудачно складывались экзамены (две четверки), и он хотел попросить помощи у отца. Но та встреча оставила у парня не самые приятные впечатления. Вот его рассказ:
«В середине дня отец проснулся. Он вышел из кабинета, увидел меня – очень удивился. Я сразу понял, что он действительно сейчас не в состоянии разговаривать. Но поскольку я уже пришел, а потом я просто не представлял, что делать в этой ситуации, то решил подождать, пока не придет Валерий Павлович (Янклович).
И я пытался завести какой-то разговор, стал спрашивать:
– Вот я слышал, что ты из театра уходишь?
Но отец был явно не в настроении разговаривать…
Через некоторое время он стал говорить, что ему надо уйти, говорил что-то про Дом кино… Я, естественно, считал, что он пойдет искать, где выпить… И даже порывался сам сходить, потому что не хотел, чтобы отец выходил из дома…
На нем была рубашка с коротким рукавом, и в общем было видно, что дело там не только в алкоголе… А мама мне уже говорила, что с отцом происходит что-то странное, но я сам таким его ни разу не видел. Он стал говорить, что очень плохо себя чувствует, а я:
– Пап, давай подождем, пока придет Валерий Павлович…
Он прилег. Потом стал делать себе какие-то уколы – на коробках было написано что-то вроде «седуксена»… Он не мог попасть… Все это было ужасно… Ужасно. И настолько отец был тяжелый, что я стал звонить всем, чтобы хоть кто-то пришел!
И я могу сказать, что я звонил практически всем. Всем, чьи фамилии я знал. Взял телефонную книжку и звонил. Не помню, что сказали Смехов и Золотухин, но приехать они отказались.
Нина Максимовна сказала:
– Почему ты там находишься?! Тебе надо оттуда уйти!
Семен Владимирович крепко ругнулся. И тоже нашел, что мне нечего там делать:
– Уезжай оттуда!
И тут позвонил Янклович и сказал, что сейчас приедет. Вернее, я ему сказал, что отец очень плохо себя чувствует, а мне надо уезжать, и тогда он ответил:
– Тогда я сейчас приеду.
Приехал он через час с сыном и кое-что привез…» (Это «кое-что» было кокаином. – Ф. Р.)
В тот же день, вечером, Высоцкого навестил Говорухин. С января они были в ссоре, после того как Высоцкий не приехал на «Кинопанораму», но теперь помирились. Высоцкий уже оклемался, был в хорошем расположении духа, и они проговорили в течение нескольких часов.
21 июля Высоцкий почти весь день безвылазно провел дома. Вечером отправился в театр, где должен был играть в «Преступлении и наказании», но на сцену не вышел – уговорил Любимова его заменить. Очевидцы расказывают, что в тот день только и твердил, что скоро умрет. Все хотел вернуть людям, у которых что-то брал, долги. Из театра он заехал к Ивану Бортнику. Тот вспоминает: «Володя зашел в шикарном вельветовом костюме с ключами от „Мерседеса“. Увидел у меня бутылку водки „Зверобой“ и сразу: „Давай наливай!“ Я говорю тихо жене Тане: „Спрячь ключ от машины“. Выпили, он захорошел. „Поехали, – говорит, – ко мне продолжать! Возьмем у Нисанова спирту“. Потом спохватился: „Где ключи-то от машины?“ Я говорю: „Спрятали, лучше возьмем такси“. Отправились к его девушке Оксане на Грузинскую. Там Володя достал спирт, выпили, говорили допоздна. Утром он меня будит: „Ванятка, надо похмелиться“. Я сбегал в магазин, принес две бутылки „Столичной“ по 0,75. Оксана устроила скандал и одну разбила в раковине на кухне. Но мы все-таки похмелились из оставшейся бутылки. Я попрощался с Володей, взял такси, уехал домой, отключил телефон и лег спать, потому что через день у меня был важный спектакль – „Десять дней, которые потрясли мир“. Как потом рассказала Таня, вечером Володя пришел совершенно трезвый, взял у нее ключи от машины и уехал. Меня будить не стал…»
22 июля Высоцкий заехал в ОВИР, где получил загранпаспорт. Оттуда он поехал в авиакассу и приобрел билет до Парижа на 29 июля. Еще он заехал в аптеку, где у него работали знакомые, и выпросил у них несколько ампул «лекарства». Только на них и держался. Вечером позвонил Влади и сообщил дату своего приезда. Вспоминает М. Влади: «Вечером двадцать второго июля – наш последний разговор: „Я завязал. У меня билет и виза на двадцать девятое. Скажи, ты еще примешь меня?“
– Приезжай. Ты же знаешь, я всегда тебя жду.
– Спасибо, любимая моя.
Как часто я слышала эти слова раньше… Как долго ты не повторял их мне… Я верю. Я чувствую твою искренность…»
Если сказанное Влади правда, то в поступках Высоцкого не было никакой логики: несколько дней назад он ездил с Оксаной покупать обручальные кольца, а теперь звонит жене, говорит, что любит ее и просит его принять. Между тем, по словам Оксаны, Высоцкий в те дни заявил ей, что хочет порвать с женой и даже написал ей прощальные стихи. Он передал их Оксане вместе с адресом жены, чтобы та отослала их в Париж. Но она этого не сделает – оставит открытку на телевизоре в квартире Высоцкого. Те стихи теперь известны всем: