Владимир Высоцкий. По-над пропастью
Шрифт:
Как бы то ни было, они сделали прекрасный «капустник». Там была пародия на драму — играли «Отелло», на цирковое представление, где мужская половина группы восседала на тумбах для зверей, а дрессировщица — «цыганка Аза» Лихитченко заталкивала голову в «пасть» кому-то из ребят. Потом звучала команда: «Алле! Ап!», свист хлыста — и начиналась массовая свалка. Финальным аккордом был цыганский табор. Под клич: «Танцуй, Васек, черноголовый!» на сцену выскакивали Большаков с Высоцким и пускались в пляс, а потом Владимир затягивал французско-цыганскую абракадабру под Ив Монтана:
Жэм прямо через Гран-бульвар, АтандеИ все подхватывали:
Ай не-не, не-не! Ай, не-не!»«Капустник» пользовался огромным успехом в Школе. Потом ребят стали зазывать в ВТО, Дом журналиста, в соседние институты...
Хватало и других развлечений. Любимой игрой была игра «в бороды». Идешь с кем-нибудь по улице, увидишь человека с бородой, и надо успеть сказать: «Моя борода!» Кто первым наберет «три бороды», тот и победитель. Борода в машине или на велосипеде — две «бороды». Борода у милиционера — три «бороды». А если кто «застукал» милиционера с бородой в машине? — сразу пять «бород»! А в стенах студии ребята упражнялись в «чикирому» — подобие современного мини-футбола, только с теннисным мячиком. На финальные матчи даже преподаватели приходили поболеть.
Высоцкий забавлял бесконечными фантастическими историями о своем мифическом соседе Сереже-«Синезе», славном парне, немножко дефективном, не выговаривавшем 30 букв алфавита. И когда он встречал «Синезу гднуснава-гднуснава», — а встречались они чуть ли не ежедневно, — получался очередной замечательный экспромт. Андрей Синявский ценил устные рассказы Высоцкого не менее, чем уличный фольклор.
Жаль только, свободных дней становилось все меньше, а душевных мучений и тягостных дум о том, что будет завтра, все больше.
Итоговой работой третьего курса стала чеховская «Свадьба». Посмотрев ее, Массальский даже записал в дневнике:«... Удивительную, неожиданную пару противоположных характеров представляли собой два шафера: Владимир Большаков и Владимир Высоцкий...»
Потом сделали «Золотого мальчика» по Клиффорду Одетсу. «Володя, — рассказывал Иван Тарханов, — играл Сигги... Такой пи- жончик при папочке. Очень хорошо его играл Володя. Таким хитрым. Для Володи это была очень полезная роль, характерная». И выносил окончательный вердикт: «Володя — настоящий комедийный, характерный актер...»
«У Володи академических срывов не было. Никогда. По линии поведения — были, — печалился Поюровский. — Но Павел Владимирович... так все «замазывал», что от этого и следа не оставалось. И не только по отношению к Володе, но и по отношению к любому своему студенту. Он этим славился. С ним никто ничего не мог сделать, и его студенты всегда грешили дисциплиной. Павел Владимирович был человеком несказанной доброты и редкостного благородства... Обожал Володю, и я считаю, что беда Высоцкого в дальнейшем была во многом связана с обожанием Массальского. На других курсах очень строго было насчет выпивки, на этом — просто. Правда, в те годы Павел Владимирович был уже болен и говорил мне, что после шести вечера ему нельзя пить даже чай. Только стакан кефира. Но из-за того, что он когда-то выпивал, был снисходителен к этому греху у других. И, конечно, его студенты этим грешили».
Да-да, соглашалась с коллегой милейшая Вера Кацнельсон, ведавшая на курсе профсоюзными делами: «Володя был студент как студент. Но курс был очень неудачным для него по части выпивки. А он уже пришел с этим... Говорят, пил
— Володя, у меня сын только в школу пошел, я и так совсем дома не бываю. А из-за тебя пришлось в выходной приходить.
Он отвечал:
— Все, Вера Юлиановна, больше не буду, чтобы не портить вам выходной!»
Тарханов слыл либералом: ««А кто не выпивал?.. Если копнуть грехи окружающих, то Высоцкий в результате окажется просто святым...»
Испытав на прочность мхатовские (пусть даже учебные) подмостки, понюхав закулисной пыли, почти готовые актеры всеми правдами и неправдами стремились проникнуть на съемочные площадки. Они прекрасно понимали, что такое кино: слава, популярность, поклонники, кому — девочки, кому — мальчики, фестивали, премьеры, поездки, гонорары, наконец! А на каком удивительном языке общаются между собой киношники?! Лихтваген, тонваген, рапидная съемка, титры, наплыв...
Потенциальные работодатели с первых дней их ученичества внимательно приглядывались, присматривались, что-то помечали в своих поминальничках, приценивались, как барышники. Ты на виду, все напоказ. А что? Нормально, ты сам этого хотел, выбирая профессию; тебе нужно, чтобы на тебя обращали внимание, значит, учись торговать физиономией, играть бедром. Не будь похожим на других, выделяйся! Внешне? И внешне тоже. Статью, голосом? Да. Но не только...
Вон Жорка Епифанцев вытащил счастливый билетик взяли, да еще на главную роль! А роль какая — Фома Гордеев!.. «Володя мечтал сниматься, — вспоминала вечная его «болельщица» Тая Додина. — И когда приглашали кого-то, он очень переживал: «Когда же я-то буду сниматься? Почему же меня, елки-палки, не снимают?»
Хотя, вообще-то, перед кинематографом у студийцев существовал «великий страх». «Нам категорически, вплоть до исключения, запрещали сниматься в кино, — жаловалась Аза Лихитченко. — Когда Епифанцев снялся в фильме «Фома Гордеев», то его исключили. Потом, правда, ему эту роль засчитали как дипломную работу. Меня... много раз приглашали и на пробы, и сниматься, но я боялась и отказывалась. Многие у нас так поступали, и Володе наверняка тоже приходилось этим где-то жертвовать... Если он и снимался, то все это тайно, в расчете на то, что никто, а главное — педагоги, этой картины не увидят...»
Но от искушения безумно сложно было отказываться. Все-таки запретный плод... Смолоду Высоцкий понимал: «Первое и самое главное, ради чего все идут сниматься в кино, то, что у кино такая колоссальная аудитория — несколько десятков миллионов человек. А в театре — это один спектакль, тысяча человек, и все...»
Первый раз я увидел Высоцкого в 1958 году, осенью, вспоминал Геннадий Полока. (Выпускник ВГИКа тогда начинал у Бориса Барнета, «запустившегося» с фильмом «Аннушка», вторым режиссером.) Я послал ассистентов в Школу-студию МХАТа — сказали, что там наиболее интересный курс. Все пришли такие громадные, огромные, плечистые, с басами. И пришел с ними мальчик — очень стройный, с великолепной фигуркой, как игрушка: талия, прелестные ноги, плечи чуть вислые, вперед, как у гимнастов бывают, с очень нежным лицом и с сиплым голосом. Не тем хриплым, который мы знаем, а сипловатым, иногда высокие ноты просто не говорил — видимо, несмыкание было в то время, что ли? Он был тихий, кроткий... Барнет заинтересовался... Он держался особняком от своих нарочито шумных товарищей, изо всех сил старавшихся понравиться режиссеру. За внешней флегматичностью в этом парне ощущалась скрытая энергия.