Владимирские просёлки
Шрифт:
В этой же деревеньке доживал свой век старый учитель. Доживая, крепко выпивал, так что даже наносил этим ущерб и своему внешнему виду, и учительскому престижу. Говорили, что знал он некогда лучшие времена и будто бы учился в Петербурге с самим Репиным, но потом вышла незадача, и полетело все к черту. Такое случается с русским человеком, особенно при наличии какого-никакого талантишка.
Вот малюет однажды Захарка свой ярко-малиновый закат и вдруг слышит над ухом:
– Ну как, нравится?
Обернулся: стоит сзади учитель, трезвый на этот раз.
– Нравится, – ответил Захарка. – Похоже вроде бы.
– Хорошо. Давай разберем, что у тебя похоже. Сучок,
– Зеленый, какому же ему быть, если он ольховый.
– Нет, ты забудь, какой он на самом деле, а каким сейчас видится, скажи.
– Че-рный, – нерешительно ответил Захарка, вглядываясь.
– Правильно, черный, потому что свет на него сзади падает. А ты его все же зеленым изобразил. Значит, не похоже? Тропинка у тебя, смотри-ка, желтая. Думаешь, песок обязательно желтый бывает, а ведь он сейчас серый весь, как зола. Глаз, что ли, у тебя нет? Заходи ко мне вечерком, я тебе новые глаза вставлю.
С тех пор Захарка повадился ходить к учителю. Что рассказывал мальцу старик – неизвестно, только, правда, открылись у парня глаза: научился он красоту видеть. Вот ведь, оказывается, какая наука может быть!
Радостно стало Захарке. «Сейчас пойду, – думает он, – на все свои любимые места, посмотрю на них новыми глазами». Выскочил он из калитки, да тут и замер. Осинка перед домом стояла, которую он, может, тысячу раз видел и не замечал. Небо теперь было серое, серое, как бы свинец, когда его ножом разрежешь, а осинка стоит и теплится на фоне свинца тихим, розовым теплом, потому что другой-то край неба, за Захаркиной спиной, и правда розовый был. Вот он и освещал осинку.
Так никуда Захарка в этот раз дальше осинки и не ушел. Стоит и любуется. И дух захватило от осинкиной красоты, то есть от той красоты, мимо которой тысячи раз бегал и не то что за красоту, а и за дело-то не считал.
Вот какую поучительную историю рассказал мне однажды добрый и умный друг.
Короче говоря, было принято твердое решение: будущее лето целиком посвятить Владимирской земле. Но что значит посвятить? Ездить по ней? Тогда – на чем?
Мне в жизни приходилось передвигаться на многих видах транспорта: на поезде товарном («зайцем» на так называемых тормозах), на поезде пассажирском, в цельнометаллическом мягком вагоне, на поезде узкоколеечном по пять километров в час, на паровозе без всякого поезда, в тендере (причем паровоз ехал задом наперед), на паровозе – в кабине машиниста, в вагонетке подвесной дороги (причем на самом высоком месте вагонетка застряла), на оленьих нартах по летней тундре, на собаках по зимней тундре, на верблюде, на верховой киргизской лошаденке, на верховой кабардинской лошади, в розвальнях, на телеге, на кубанской линейке, на самолете «ПО-2», на самолетах двух-, трех– и четырехмоторных, на ишаке, на геликоптере, на автомобилях самых разных моделей и марок – от «мерседеса» до «козлика», на рыбачьем боте, на сейнере, на глиссере, на океанском пароходе, на речном буксиришке, на плотах, на волах, на ледоколе, на аэросанях, на льдине, на лосе, заложенном в упряжь…
Должен сказать, что, если смотреть на вещи серьезно, самым удобным и спокойным транспортом из перечисленных мною является речной пароход. Но он-то более всего и не подходил к случаю.
«А не пойти ли пешком?» – возникла вдруг озорная мыслишка. Выйти из машины средь чиста поля и пойти по первой попавшейся тропинке. Наверно, тропинка приведет к деревне. К какой? Не все ли равно. От деревни будет дорога до другой деревни, а там до третьей… Ночь настала – ночуй. Стучись в крайнюю хату и ночуй. Утро пришло – иди дальше. Ведь если в день проходить даже по десяти километров, что совсем не тяжело и что будет прогулкой, и то куда уйдешь за полтора месяца!
Целую неделю я ходил как пьяный, бредя возникшей мечтой. Закрою глаза – и вижу: на крутой пригорок, поросший белой кашкой, взбегает тропа, а там, на пригорке, заворачивает влево за сосновый лесок. Вместе с ней за лесок заворачивает молодое ржаное поле… А вот по струганому сосновому бревну нужно переходить бойкую речушку. А вот женщина у колодца дает студеной воды, и светлая колодезная вода сладко струится по гортани… А вот рассудительный крестьянин обстоятельно рассказывает, как дойти до какой-нибудь там Флорищевской пустыни…
Беда заключалась в том, что мечта возникла в декабре, а выйти в такой поход можно было не раньше июня.
Любимым занятием моим с этих пор стало сидение над картой. Сначала это была большая карта Советского Союза. Но Владимирская область на большой карте занимала пространство, которое можно было бы закрыть пятикопеечной монетой. И сколько я ни крутился на таком пятачке, ничего не могла рассказать мне карта. По ней, правда, хорошо было видно, что Владимирская земля находится между землями Московской и Горьковской, если ехать с запада на восток. Тут мне вспомнились слова из книги, что «она (то есть Владимирская земля) находится в том пространстве междуречья Оки и Волги, где из Владимиро-Суздальского, а потом Московского великого княжества выросло Московское государство, развернувшееся впоследствии в великую Российскую империю, протяжением своим превзошедшую все государства мира».
Значит, это и есть корень России.
Вскоре удалось раздобыть подробную карту области, на которой в каждый сантиметр укладывалось всего лишь пять километров земли. Здесь было много зеленой краски, за которой скрывались леса, и много заштрихованных пространств, означающих болота. А за белыми пятнами угадывались уже раздольные поля и луга.
Белого цвета больше всего было в верхней части карты, то есть на севере, это так называемое Владимирское ополье. Зелень вся как бы стекла вниз, образовав знаменитые Мещерские леса и болота. Из двух частей – Ополья и Мещеры – состоит Владимирская область. Вот что в первую очередь сообщила мне карта.
С этой картой можно было беседовать ночи напролет.
– Какие звери водились раньше на Владимирской земле? – спрашивал я у нее.
И она отвечала:
– Водились здесь туры. Вот читай: «Турино сельцо, Турина деревня, Турово, Турыгино…» Были и соболя. Разве не видишь названий деревень: Соболь, Соболево, Соболи, Собольцево, Соболята?.. А вот Лосево, Лосье, Боброве, Гусь…
– Кто же жил раньше на Владимирской земле? – спрашивал я карту.
– Жили здесь раньше некие племена финского корня: мурома, меря и весь. Да, они исчезли совсем, но не без следа. До сих пор живут таинственные, не расшифрованные никем названия рек, городов, озер и урочищ: Муром, Суздаль, Нерль, Пекша, Ворща, Колокша, Клязьма, Судогда, Гза, Теза, Нерехта, Суворощь, Санхар, Кщара, Исихра…
Но вот появились славяне. Они рубили свои избы неподалеку от финских селищ и начинали мирно пахать поля. Привольно было земли, и никто не мешал друг другу. И вот уж в ряду с какой-нибудь Кидекшей появляются села Красное, Добрынское, Порецкое. По названиям можно узнавать, откуда шли славяне. Вон Лыбедь, вон Галич, вон Вышгород – все это киевские словечки.
Говорила карта и о поэтичности народа, потому что черствый, сухой человек никогда не дал бы деревне такого названия, как Вишенки, Жары или, например, Венки.