Владислав Ходасевич. Чающий и говорящий
Шрифт:
Воспоминания Муратовой о Ходасевиче (две страницы) — текст довольно сбивчивый, сумбурный. В основном — описания совместных блужданий по Москве. Влюбленные гуляли по ночным бульварам, заходили в кафе, ресторанчики — даже в извозчичьи чайные. Слушали ресторанных артистов. Муратова утверждает, что однажды они видели Вертинского, который «читал и пел свои стихи», и что Ходасевичу его выступление понравилось (но это сомнительно: в 1910-м будущий знаменитый шансонье только что приехал в Москву из Киева и лишь два года спустя начал выступать публично, на сцене Театра миниатюр). Иногда ездили в Петровский парк, в Сокольники. Случалось, Евгения сопровождала своего спутника в Литературно-художественный кружок и присутствовала при его картежной игре. Любовь к «острым ощущениям» — это было ей понятно. Остроумная, очаровательная, живая «царевна» (как называл ее Ходасевич в стихах) была из тех, кто дышал воздухом
Переписка Ходасевича и Муратовой поразительно не похожа на переписку с Петровской — и не только потому, что с Ниной они были приятелями, а не любовниками. Быстрый, лихорадочный, но зоркий взгляд на мир и вещи, житейская наблюдательность и выразительный язык Евгении Владимировны (всего этого у нее несравнимо больше, чем у писательницы Петровской) — это было Ходасевичу близко и созвучно. «В тутошней стране даже говорить не умеют: вместо „грибы“ говорят „рыба“ и вместо „рыба“ „грыбы“, и лица у финнов безразличные — ни глаз, ни носа, ни рта, а нечто среднее» [189] (письмо из Териоки от 13 августа 1910 года). Но Владислав Фелицианович неслучайно жаловался Анне Чулковой на «не вполне серьезное отношение к его любви» со стороны Евгении. Отзвуки этих жалоб есть и в его немного иронических строках:
189
Цит. по: Андреева И.Неуловимое созданье: [О Е. В. Муратовой]: Встречи. Воспоминания. Письма. С. 160.
Сам он был влюблен страстно и горячо.
«Я читаю, перевожу, курю папиросы (это самое прекрасное из всего) — и сквозь все счастливая какая-то мысль, даже не мысль, а знание о тебе: что где-то есть ты. Это было бы почти счастьем, если бы не необходимость реального ощущения: видеть и целовать. Теперь еще больше, чем прежде, завидую твоей радости — быть всегда с собой. Милая, закрой глаза и поцелуй свою руку много раз» (письмо от 26 июля 1910 года) [190] .
190
Там же. С. 159.
В каком-то смысле эта любовь была более естественной и ясной, чем юношеская — к Марине Рындиной. Но как и у той, у этой любви не было будущего.
В это время Евгения еще была замужем за Павлом Муратовым. Муж, «безвозвратно-домашний и преданный» [191] , вызывал у нее жалость, которая, однако, не могла перевесить «причуды сердца», легкомыслие, жажду новых впечатлений. Сам же он, как истый джентльмен, не позволял себе проявлять ревность и был корректен с поклонниками жены. Однако и в его жизни со временем появились новые увлечения, а отношения с Евгенией стали чисто дружескими. Муратовы подолгу жили в Петербурге и в Финляндии, Владислав проводил летние месяцы в Гирееве — разлуки лишь обостряли и укрепляли влюбленность. Развязка наступила только в 1911 году — и за многие сотни верст от Москвы.
191
Там же. С. 160.
Впоследствии, в послереволюционное время, в дни еще «полуэмигрантских» скитаний по Европе, Ходасевич с ностальгией вспоминал «былые поездки за границу». Но на самом деле такая поездка была лишь однажды — летом 1911 года.
Беспорядочный образ жизни, который вел Ходасевич в течение трех лет, не мог не сказаться на его и так уже некрепком здоровье. В конце 1910 года у него обнаружили туберкулез. К счастью, Владислав Фелицианович только что получил первые крупные гонорары из «Пользы», так что болезнь стала поводом для путешествия в Италию.
Как раз так получилось, что Евгения Муратова в эти же месяцы отправилась на гастроли с «труппой босоножек» Элли Рабенек. Влюбленные договорились о встрече в Венеции.
Второго июня 1911 года Ходасевич садится в поезд на Белорусско-Балтийском вокзале.
Путь из Москвы в Европу проходил через западные окраины России. Впервые Владислав увидел мир, в котором жили его предки — польские, литовские и еврейские, услышал на станциях язык своих родителей.
На второй день поездки он пишет Муни:
«На границе польский язык (там обращаются к пассажирам сперва по-польски, а потом уже по-немецки) — меня избавил от труда вынимать ключи из кармана: совсем не смотрели. Это, впрочем, меня огорчило: зачем же я не взял папирос? Если бы ты знал, что за мерзость немецкие или австрийские (черт их дери!) папиросы!! Я тебе привезу в подарок…
В Ивангороде поезд стоял 20 минут, и я свел знакомство с человеком, у которого были настоящие рыжие пейсы. Милый, но скучный: примирился со всем. Ну, вот. А в Польше на могилах ставят кресты, на которых можно распинать великанов, я не преувеличиваю. Такие же кресты — на перекрестках. Должно быть, нет страны печальнее, несмотря на белые домики и необычайно кудрявые деревья» [192] .
192
Киссин С. Легкое бремя. С. 222.
Дальше — Вена: «В Вене все толстые, и мне слегка стыдно. Часов в 9 встретил я похороны… хоронят здесь рысью. Ящик с покойником прыгает, венки прыгают, — все толстое, пружинистое — и прыгает» [193] .
И вот — Италия. Но прежде чем приводить цитаты из итальянских писем и статей Ходасевича 1911 года, вспомним одно его гораздо более позднее стихотворение — «Брента, рыжая речонка…» (1920). Воспоминания о реке, которая упоминается в «Евгении Онегине» и которая для русских романтиков была символом la bella Italia(прекрасной Италии. — В. Ш.),вызывают у него такие строки:
193
Там же.
Может сложиться впечатление, что Ходасевич ехал в Италию, охваченный романтическим эстетизмом, а столкнулся с «житейской прозой». Но вот его письмо Муни от 18 июня:
«Италия — страна божественная. Только всё — „совсем не так“. О Ренессансе хлопочут здесь одни русские. Здешние знают, что это все было, прошло, изжито, и ладно. Видишь ли: одурелому парижанину русский стиль щекочет ноздри, но мы ходим в шляпах, а не в мурмолках, Василия Блаженного посещаем вовсе не каждый день, и даже новгородский предводитель дворянства, с которым я очень знаком, не плачет о покорении Новгорода. Здесь в каждом городе есть памятник Гарибальди и via Garibaldi [194] .Этим все сказано. Ежели бы российские италиелюбы были поумнее, они бы из этого кое-что смекнули.
194
Улица Гарибальди (ит.).