Владычица Хан-Гилена
Шрифт:
Глава 1
Элиан! Госпожа-а! Элиан! Сокольничий, чинивший колпак, прервал свое занятие и вопрошающе поднял бровь. Элиан приложила палец к губам. Сладкоголосое щебетание раздалось ближе:
— Госпожа! Госпожа, куда же вы подевались? Ваша госпожа матушка…
Элиан глубоко вздохнула. Вечно «госпожа матушка». Она сделала последний стежок и пригладила хохолок из пришитых к колпаку перьев цвета пламени или непотускневшей меди, вздымавшихся над мягкой, выкрашенной в глубокий, светящийся зеленый цвет кожей. Огненный и зеленый — цвета правящего дома Хан-Гилена: зеленый хорошо сочетается с ее пятнистым верхним платьем, а огненный — ничуть неярче, нежели цвет
Элиан положила колпак в коробку с другими, уже сделанными, и поднялась. Сокольничий молча наблюдал за ней. Он не был немым, ко говорил редко — разве что обращаясь к своим соколам на их собственном диком языке. Вот и сейчас ни он, ни она не проронили ни слова. Но в глазах его светилась предназначавшаяся ей улыбка.
В соколятне за рабочей комнатой отдыхали на жердочках ловчие птицы с надетыми на головы колпаками: маленькие красновато-коричневые соколы дам и слуг; серые красавцы рыцарей, все в геральдических колпаках; красный ястреб ее брата, метавшийся в своей тюрьме, потому что еще совсем молод и только недавно испытан в деле; а в отдельных роскошных «покоях» — белый орел, который не садился на руку ни к кому, кроме князя, ее отца.
Ее собственный сокол дремал рядом с птицей брата. Хоть он был и поменьше, но его скоростным качествам позавидовал бы и орел: это был золотистый сокол с севера. Отцовский подарок на прошлый день рождения. Он был пойман незадолго до этого. Скоро придет время для испытания, первой свободной охоты, когда птица выбирает, вернуться ли на руку дрессировщику или улететь на волю.
Элиан задержалась, чтобы пощекотать пером его слегка поблескивающую спину. Сокол пробудился от сна, крепче ухватился за жердочку и чуть повернул закрытую колпаком голову. — Госпожа!
Хлопанье крыльев и яростные птичьи крики огласили соколятню. Только орел остался невозмутим. Орел да еще сокол Элиан, который лишь приоткрыл клюв и зашипел.
В сопровождении двух помощников из рабочей комнаты вышел сокольничий. Не говоря ни слова, они принялись успокаивать своих питомцев. Виновница переполоха не обратила на шум ни малейшего внимания. Деликатно сморщив носик от запаха соколятни и приподняв повыше юбки, полненькая и хорошенькая, она удивительно соответствовала своему голосу.
— Госпожа, вы только посмотрите на себя! Что скажут их высочество…
Но Элиан уже прошмыгнула мимо, едва не опрокинув ее в грязь.
Княгиня Хан-Гилена восседала со своими дамами в беседке из живой зелени, облаченная в зеленую с золотым мантию и с золотым обручем на голове. У нее на коленях лежала полузаконченная вышивка, одна из дам перебирала струны лютни.
Княгиня молча созерцала свою дочь. Элиан держалась прямо и не опускала голову, хотя чрезвычайно тягостно было осознавать, что вид у нее в самом деле жалкий. Верхнее платье с чужого плеча, платье брата: старое-престарое, потертое, оно к тому же было очень велико ей. Рубашка, штаны и сапожки приходились впору, но остро нуждались в том, чтобы их выстирали и почистили. С собой она принесла хотя и слабый, но вполне ощутимый запах конюшен, «сдобренный» ароматом соколятни. Короче говоря, позор.
Княгиня отвела взгляд от Элиан, чтобы сделать еще один стежок на вышиваемом ею цветке. Будучи в свое время самой красивой женщиной в Сариосе, княжестве своего отца, она и в Хан-Гиленз оставалась прелестнейшей: ухоженная кожа цвета меда, чарующе раскосые удлиненные темные глаза с тонкими дугами бровей; волосы под вуалькой отливали бронзой с вкраплениями золота. Единственный недостаток ее внешности — излишне подчеркнутый, чересчур упрямый подбородок — лишь усиливал ее красоту. Не будь он таким, княгиню можно было бы назвать просто симпатичной,
— Уступая твоей просьбе. — Голос княгини был нежен, но непреклонен. — Он самый терпимый из всех отцов. Но даже ему не очень-то понравилось бы видеть тебя такой.
Элиан с трудом поборола желание поплотнее запахнуть верхнее платье.
— Я не собираюсь отправляться на совет в подобном виде, моя госпожа.
— Позволь нам надеяться, что действительно не собираешься, — сказала княгиня. — Как я слышала, иногда ты щеголяешь в наряде еще менее приличном, чем этот. В бриджах, сапогах и с кинжалом. — Княгиня продолжала заниматься вышиванием, и каждое слово, слетавшее с ее уст, было столь же тщательно подобрано и просчитано, как движение иглы. — Когда ты была ребенком, я терпела это, тем более что и отец, казалось, поощрял твои выходки. Кое-кто даже находил это очаровательным: своенравная владычица Хан-Гилена пошла по стопам своих братьев и настаивает, чтобы ее научили тому, чему учили их. Ты освоила науку поединка, соколиной охоты, дикой верховой езды; ты умеешь читать, писать, говорить на полудюжине языков. Ты овладела всеми искусствами, которыми подобает владеть Пришву Гилена.
— И искусствами принцессы — тоже! — вырвалось у Элиан. — Я умею шить. Прилично танцую. Умею играть на маленькой арфе, на большой арфе и на лютне. Я знаю множество песен, одна другой лучше, которые как нельзя к месту будут в дамской беседке.
— А также массу других, на редкость подходящих для караульного помещения. — Княгиня опустила вышивку и сложила на ней руки. — Дочь моя, вот уже три года, как ты стала взрослой. В твоем возрасте я уже два года была женой и почти три сезона — матерью.
— И всегда, — пробормотала Элиан, — идеальной женщиной.
Княгиня улыбнулась, немного удивив ее. — Нет, доченька, я слыла отчаянным сорванцом. Но у меня не было ни такого безрассудно любящего отца, ни закрывающей на все глаза матери. Когда подошло время, мне пришлось надеть платье, заплести волосы и пойти под венец с человеком, которого моя семья подыскала мне в мужья. Мне повезло. Он оказался всего на десять лет старше, был миловиден и добр ко мне. Мужчина, выбранный для моей сестры, не обладал ни одним из этих достоинств. Руки у Элиан были сжаты в кулаки. Усилием воли она сохраняла спокойствие в голосе — спокойствие, граничившее с безразличием. — Мне нужен совсем другой поклонник. — Действительно. — Терпение княгини было неистощимо. — Такой, к кому бы ты относилась хоть с намеком на учтивость. — А разве прежде я была неучтива? Княгиня глубоко вздохнула, впервые выказав раздражение.
— Ты была… вежлива, да. С исключительной вежливостью ты отправилась верхом вместе с лордом Узианом Охотником, завалила по два оленя на каждого добытого им и убила кабана, который мог бы его растерзать. Ты спасла ему жизнь — он вспомнил о том, что уже помолвлен, и уехал. Когда два барона Иншаи были готовы сразиться за твою руку, ты самым вежливым образом примирила их, предложив свою руку тому, кто одержит победу в схватке с тобой. Ты нанесла поражение им обоим, а потому о сватовстве больше и речи не могло быть. Затем я взывала к твоей учтивости, когда на горизонте появился князь Коморион. А его хлебом не корми — дай только поспорить, и ты втянула его в дискуссию и разделала так, что после этого он удалился в Братство серых монахов и отказался от всех прав на княжество.