Владычица морей
Шрифт:
Узнав о сей славной виктории, Григорий Суровикин досадливо сплюнул: товарищи его по Дону в бою добывали звания и богатство, а он отсиживался на берегу, суровая непогода держала корабли в портах.
– А што, господа капитан-лейтенанты, - спросил он, - лестно ли вам без дела слоняться, когда другие живот за отечество кладут?
– Ты, Гришка, не особливо буянь, - остерег его Мягков.
– Ну как все в Малороссию шведа добивать кинемся, кому тогда город защищать, ежели незадача какая настанет?
– Государь в Смоленске торжества над неприятелем празднует, - упрямо сказал Суровикин, - а мы здесь,
– Стыдиться нам нечего, - рассудительно сказал Яков Раилов и отбросил в сторону "Ведомости".
– У каждого своя служба, мы тоже в лето без дела не сидели. Сколько ты, Гришка, на борту новых крестов изобразил?
– Люди отличия получают, - пробурчал казак, - а мы здесь ровно монахи скуфейкой блох по кельям бьем.
В память победы под Лесным выбито было две медали, сидельцам петербургским, увы, недоступные. Григорий Суровикин был честолюбив и жаждал отличий. Да и с деньгами, по правде сказать, у казака негусто было, а просить в долги у товарищей он считал делом недостойным и противным чести. Тем более что довольно великая часть денежных сумм оставлена была в картежных играх в заведении немецкого купца Августа Тетельбойма.
Капитан-лейтенант Мягков с казаком в глубине души своей был согласен. Ему тоже наскучило стояние в гавани и бесцельное времяпровождение на берегу. Осень была уже, а отпуском и не пахло. Лед на заливе не стал, а от подлого шведа всего можно было ожидать: возьмут да и нагрянут одночасно - из пушек по строениям попалить да корабли, на рейде стоящие, при великой удаче пожечь,
Но - хрен ему, шведу! В крепости на Котлин-острове ставились и пристреливались медные пушки "единороги" да "медведи". С такими пушками неприятеля страшиться ! недостойно. Да, господа, сам Бог на защиту Петербурга выступил - пушки были отлиты из колоколов валаамовских монастырей. Такие промазать никак не способны, уж коли звонить не могли, так иными громами до Божьих высот доставали!
3. МЕДАЛЬ ЗА ПРЕДАТЕДЬСТВО
Нет, не зря Петр Алексеевич имел подозрение на старого гетмана Мазепу.. Предал, предал государя, старая грязная собака! Ушел к шведу, бросив войско свое на бегство и издевательство неприятеля! Двадцать один год верность хранил, а при гробе, блядьин сын, измену затеял! И это за любовь и уважение государево, ведь никаким доносам на него Петр не верил. Помилуй Боже сего старого человека, быть ему в скором времени в кандалах и на плахе!
В гарнизоне Петербурга о дошедшей измене гетмана говорили глухо и с осуждением. Более обсуждали связанную с тем затею государя. Вроде бы повелел Петр Алексеевич иуде чугунную медаль отковать. Толком никто о сей медали ничего не знал, но споров было предостаточно. Кто говорил, что медаль сия будет весить три пуда, чтобы голова изменника в покорности перед государем клони
лась, а кто уже говаривал, что медаль весом будет и победе _ пудиков шесть, ей-ей!
– Да ты что, - упорствовали спорщики.
– Загнул ты, брат! Шесть пудов! Да это ж столько купчиха дородная весит! Представь себе, стоишь кавалером, а на груди у тебя купчиха висит!
Некоторым сия достойная картина нравилась. А неплохо бы, ха-ха, с купчихой на шее... Лишь бы купчиха в достатке была, деньге счету не знала. Вон, Митрофан Простаков в согласии с такой купчихой...
– Баю я, - со смешливой раздумчивостью сказал мичман Суровикин, - с такою наградою топиться сподручно. Встал на планшир, перекрестился для отважности, булькнул, и кругов опосля тебя не останется!
Собравшиеся в трактире засмеялись.
– Так ему, иудиному семени, - сказал гардемарин Лютиков. Был он юн, осьмнадцати не исполнилось, и оттого выглядел без париков весьма молодо: две красные щеки, два оттопыренных уха и любопытствующие голубенькие глазонь-ки, по причине выпитого собранные в кучу.
– Нам бы только государь приказал, мы б его и без медалек срамных за борт булькнули со всем удовольствием.
Суровикин с небрежностью оглядел гардемарина.
– Таким самим со строжкостью по палубам ходить следует, - сказал он. Неровен час случайной волною смоет!
Сам гардемарин не обиделся, обиделось выпитое им. Лицо молодое постыдно покраснело, нос заострился, и гардемарин выпалил:
– Должно быть, мичману не единожды доводилось в сражениях с неприятелем биться, столь он ловок. Токмо не приходилось его на пушечных палубах видеть на море, не иначе мичман наш в иных баталиях отличился, искусным языком рассказчика созданных...
До дуэли, слава Богу, не дошло, а зуботычинами спорщики изрядными обменялись. Только гардемарин против мичмана все равно что пищаль или мортирица супротив осадного орудия! И гадать не след, кто в победителях оказался. Что же, на гауптвахте Григорию Суровикину пребывать привычным было, не то, как его супротивнику гардемарину Лютикову, коий не знал даже, с какого конца к нарам подступаться, а посему с завистью прислушивался к женскому воркованию да сладостному любовному гомону в камере обидчика. Привычен был лик мичмана гауптвахтной команде, потому ему и послабления малые делались.
– Ишь, гуляет, - небрежно кивнул Лютиков в сторону смеха.
– Знать, государевы законы не мичману писаны!
– Господину гардемарину язык бы малость прикусить, - сурово сказал караульный, дремавший у стола, не снимая треуголки и не расстегивая ворота кафтана.
– Вестимо, по незнанию да молодости господин гардемарин вольность себе в изъяснениях позволил, иначе бы лик свой юный в сохранности содержал бы да вместо гауптвахты сей час перед девицами бы павлинил. Наукам господин гардемарин обучен достаточно, а уважению к заслуженным людям ни в каких Голландиях не научишь, им в службе пропитаться надо...
Гардемарин вспыхнул.
– Это сей смуглявый в заслуженных ходит?
– язвительно поинтересовался он.
– Да ему с цыганским табором кочевать, а не государю на море славу добывать. Никогда не поверю, что сей мичманок славными делами флоту известен! Наветы навьи!
Караульный покачал головою в треуголке.
– Да ведомо ли тебе, что мичман Суровикин на оной гауптвахте в старожилах обретается?
– сказал он укоризненно.
– Вы еще в куклы с сестрами единоутробными играли, когда сам государь его званием бомбардира жаловал и в щеки вот в этой камере целовать изволил!