Владычица ночи - Обретение
Шрифт:
– Так-так, кто тут у нас?
Джеймс тревожно оглянулся и увидел, что сзади них тоже выросли двое или трое человек. Он понял, что дело плохо. Загородив собой Менестрес, он начал медленно оттеснять ее к стене дома.
– Разве вам никто не говорил, что ночью гулять по городу опасно? продолжал все тот же насмешливый голос.
К ним подошел здоровый детина с короткой стрижкой, он был явно не сильно обременен интеллектом. Криво ухмыляясь, он поигрывал длинным ножом. За ним стояли еще трое, подобных ему, и тоже кто с ножами, кто с кастетами.
– У, какая куколка, - сказал детина с ножом, который, видимо,
– Думаю, всем нам сегодня будет очень весело.
Сзади тут же послышалось гоготанье и улюлюканье его дружков.
– Ладно, так и быть. Сегодня мы добрые, так что ты, - детина ткнул пальцем в Джеймса, - можешь убираться, оставив нам свой бумажник. А с тобой, киска...
Главарь протянул руку к Менестрес, но договорить так и не успел. Кулак Джеймса точным ударом влетел в его солнечное сплетение. Он не ожидал этого, так что испытал всю силу удара. Он выронил нож и, согнувшись пополам, попятился назад, ревя, как раненый медведь:
– У-у, сукин сын!
Секундой позже рука в кастете обрушилась на голову Джеймса. В его глазах потемнело, и он рухнул наземь. Менестрес увидела, а точнее почувствовала запах крови, и сердце ее сжалось от страха.
Тут главарь, наконец, разогнулся, и со словами: "Это было большой ошибкой с твоей стороны", занес над Джеймсом ногу для удара, когда услышал:
– Не смейте его трогать, иначе пожалеете!
– Ты тоже отплатишь за ошибку своего друга, - сказал он, оборачиваясь.
Было темно, и он не заметил, каким неистовым огнем горят глаза Менестрес. Она беспокоилась за Джеймса, и одновременно в ней проснулся охотник, хищник. Машинально она ощупала языком остроту своих клыков.
– Схватите ее, сейчас мы развлечемся, - приказал главарь остальным.
Это было большой ошибкой с его стороны. Первый, кто приблизился к Менестрес, сначала услышал шипенье, а в следующий миг уже летел на другую сторону улицы и, врезавшись в стену, затих. Следующие двое последовали за ним. Четвертый имел глупость вытащить нож, и прежде, чем он успел нанести удар, Менестрес сломала ему руку. Он взвыл, и она отшвырнула его. Теперь она осталась один на один с главарем. Видя, что произошло с его дружками, он вытащил пистолет, но это не произвело никакого впечатления на Менестрес. Она приближалась к нему, говоря:
– Я чувствую твой страх!
Главарь выстрелил, пуля пробила ее грудь насквозь, но она даже не поморщилась и продолжала идти к нему. Ее раны зажили тотчас же.
Джеймс видел это, и все, что было потом. Он не мог встать, его голова гудела, в глазах иногда двоилось, но он видел. Он видел, как детина разрядил в Менестрес целую обойму, но она даже не замедлила хода. Подойдя к нему, она схватила его за горло и приподняла над землей. Он начал задыхаться, выронил бесполезный пистолет, рука держала его железными тисками.
Приблизив губы к его уху, Менестрес сказала:
– Пришел час расплаты.
И вампирша погрузила свои острые клыки в его горло. Она с наслаждением пила кровь этого подонка. Когда она, наконец, выпустила его, он как тряпичная кукла повалился на землю. Но он продолжал дышать. Менестрес пила его кровь, но не выпила его жизнь. Несмотря на все их поступки, она не хотела их убивать.
Менестрес склонилась над Джеймсом и облегченно вздохнула. Он был жив. Рана на его виске
Она понимала, что он видел хоть и не все, но многое, она чувствовала это. И того, что он видел, было достаточно, чтобы все понять. Но сейчас это было не главное. Сначала она должна вылечить его, а потом... будь что будет.
Окончательно Джеймс пришел в себя уже в своей комнате. Его голова покоилась на коленях Менестрес, и она своими тонкими и нежными пальцами осторожно протирала его рану на виске, чтобы прекратить кровотечение.
Медленно, словно нехотя, его мозг восстановил картину происшедшего. Джеймс вспомнил Менестрес, погружающую клыки в горло того подонка и невольно вздрогнул. Он попытался резко сесть, но в глазах у него тут же потемнело. Тогда он попробовал сделать это медленно и, как ни странно, у него получилось. Комната больше не пускалась в пляс. Он облокотился на спинку дивана, посмотрел на Менестрес и, наконец, спросил:
– Кто же ты все-таки такая, Менестрес?
– Думаю, ты и сам уже обо всем догадался, - виновато улыбнулась она.
– Да, я вампир, и мой возраст уже давным-давно перевалил за тысячу лет.
– Подумать только! Ведь до сегодняшнего дня я и подумать об этом не мог! Ты ни чем не походила на вампира!
– В смысле я спокойно ходила днем, при свете солнца, не шарахалась от святых предметов и ты не видел моих клыков?
– Ну да.
– Ну, последнее достигается годами жизни вампиром. Наши клыки не так-то легко заметить, а что касается святых предметов и мест - то мнение, что вампиры не могут прикасаться к ним или посещать, полная чушь. А солнечный свет - вампир перестает реагировать на него, перевалив за первую сотню лет. Просто мы предпочитаем ночной образ жизни.
– Почему ты теперь рассказываешь мне все это? Ты хочешь убить меня?
– Никогда! Я никогда не смогу причинить тебе вред. Я давно хотела рассказать тебе, кто я. И сегодняшнее происшествие просто ускорило события.
Джеймс хотел что-то сказать, но схватился за голову. Она снова заболела со страшной силой, перед глазами все плыло. Менестрес заметила это и придвинулась к нему, чтобы помочь. Джеймс отшатнулся, и она сказала:
– Не бойся. Я лишь хочу помочь тебе.
Ее пальцы дотронулись до раны, и Джеймс почувствовал, что боль уходит. Вскоре он чувствовал себя гораздо лучше, от боли не осталось и следа. Он ощупал висок, но никакой раны там не было и в помине. Даже шрама не осталось.
– Как тебе это удалось?
– восхищенно спросил Джеймс.
– Я, как и многие из моего народа, могу исцелять, - пожала плечами Менестрес.
– Спасибо.
– Пустяки.
Тут Джеймс вспомнил о тех, кто напал на них, и спросил:
– Неужели ты убила всех, кто напал на нас?
– Нет. Я не убивала их, а просто... отключила на время. Все они будут жить, правда у двоих, по-моему, есть переломы.
– А тот из кого ты... пила кровь?
– Он тоже жив. Я не опустошила его, хотя следовало бы. Он лишь некоторое время будет чувствовать слабость. Но ни он, ни его дружки не смогут вспомнить ни, что произошло этой ночью, ни наших лиц.