Владыка морей ч.2
Шрифт:
Никита посмотрел на ровные ряды палаток из толстого местного полотна и даже гордость ощутил. В центре — шатер легата, вокруг него — службы легионные, а за ними — воины по сотням собраны. На краю лагеря — конюшни и амбары. Тысячи людей в лагере служат, сюда каждый день корабль с зерном из Фиваиды приходит. Все-таки легион — это сила. И быть частью его — почетно. Не смотри, что гоняют, как мулов, такова наука воинская. Когда словене свои перестроения показали, поначалу и не поверил никто, что это повторить можно. Тут многие и не слыхали про римский фулкон, который от конницы из щитов строят. Чего с них взять! Половина здешних вояк — бывшие лимитанты — пограничники, голь перекатная, сущие отбросы среди имперских воинов. Сроду у них ни оружия доброго не было, ни выучки настоящей. Да
Никита покрутил натруженную за день спину. Солнце шло на закат, но вечернее построение еще не скоро. Почему бы в корчму не сходить, не выпить самую малость? На сон грядущий не возбраняется. Благо деньги у него водятся. Жалование десятника-первогодка — два словенских рубля в месяц, да еще три рубля Никита от государя получал, а точнее, их получала его мать, которая снимала с сестрами домик в предместье Александрии. Девки уже в возраст вошли, заневестились, приданое нужно. Иначе кому тут надобна сирота ничейная, да еще из варварских земель родом? Греки от таких нос воротят, а у своих пока денег нет. Вот и подались ссыльные словене в войско, начав служить тем, кто их родовичей за измену казнил. Вот такой вот крутой поворот судьбы.
Никита сидел за столом в полном одиночестве. Он тянул теплое пиво и в который раз прокручивал в голове все, что с ним произошло за это время. Не было у него ни малейших сомнений, что сытую жизнь своей семьи отслужить придется. И он не ошибся.
— И снова здравствуй, Никита, пес государев, — услышал он за спиной негромкий, до боли знакомый голос. — Пройдемся!
Никита бросил на стол медный нуммий, допил свое пиво и вышел на улицу, где дневной жар уже уступал место вечерней прохладе. А гость продолжил говорить.
— Я слышал, что ты искупил грех своего отца. И теперь никто не зовет тебя Хонза, потому что предатель Хонза умер. Теперь уже навсегда. Ведь так?
— Так, — кивнул Никита. — У меня новая жизнь, господин, и я не хочу терять ее.
— Тогда владей этим с честью! — Коста протянул ему медную пластину с цепочкой, на которой был искусно выбит щит и меч. А на щите том — ворон, знак тайной полиции княжества.
— Это еще что за штука? — просил Никита, удивленно разглядывая тонкую работу.
— Ты теперь начальник особого отдела четвертого легиона, — пояснил Коста. — А это знак твоей власти. Но показывать его никому нельзя, если только совсем туго не станет. Ты должен втайне работать. Хотя бы полгода-год, пока воины не знают тебя.
— Хороша власть, — криво ухмыльнулся Никита, — когда ее показать нельзя. Я вот десятник. Я могу простого воина в бараний рог согнуть. А эта медяшка что мне даст?
— С этой медяшкой ты можешь самого легата Артемия при всем честном народе зарубить, — спокойно ответил Коста, — а потом княжьего суда потребовать. Но, как ты понимаешь, у тебя для этого очень веские причины должны быть. Иначе и ты сам, и вся твоя семья за это решение в ответе будете.
— Однако! — крякнул Никита и надел медальон на шею, вороном к телу. У них, вчерашних язычников, чего только на шеях не висело. — А из меди она, чтобы за нее не прирезали по незнанию? — осенило его. — Так?
— Так, — кивнул Коста. — Жетон спрячь подальше, на шею только в походе и в бою надевай. Жалование твое с трех до пяти рублей увеличено, а дальше все от тебя зависеть будет. Трое воинов Тайного приказа, что здесь службу несут, будут тебе подчиняться. У тебя два месяца, Никита. За это время все, кто по старым временам мечтает, должны быть поимённо известны. Отдельно за командирами из ромеев следи. Кто устав хает, или начальство.
— Так все воины начальство хают, — усмехнулся Никита. — Даже я порой…
— Есть те, кто говорят, а есть те, кто действовать готов, — пояснил Коста. — Кто людей готов на бунт повести, и за кем они пойдут. Выявляй заводил и буянов, тех, кто нам в спину ударить может. Если не исполнишь эту службу как следует, арабы вас в землю втопчут.
— Когда? — задал Никита больше всего волновавший его вопрос.
— Скоро, — ответил
— Убьете их? — прямо спросил Никита.
— Зачем же? — удивился Коста. — На южную границу отправим, в дальние гарнизоны. Там от них вреда никакого не будет, одна только польза. Особенно, когда они от лихорадки подохнут, или от стрелы нубийской.
— Все сделаю, господин, — склонил голову Никита. — Жалование мое матери отдавайте, как прежде. Пусть приданое сестрам собирает. Скажите, сын Никита кланяться велел.
В тот же день Коста, который остался в Вавилоне, представляясь торговцем, сидел в корчме, ужиная и слушая попутно немудреные солдатские разговоры. Он размышлял.Коста никак не мог понять, как князю все время удается извлечь жемчуг из гор грязи. Ведь для любого воина нести такую службу — позор великий. Следить за тем, с кем стоишь в одном строю и ешь из одного котла. Что может быть гаже? Но эти люди изрядно настрадались здесь. Настрадались настолько, что были готовы на все, дабы спастись от беспросветной нищеты. А уж когда перед ними замаячил мираж обеспеченной жизни, они зубами ухватились за эту возможность. Надо же, как великому князю повезло, что здесь шесть лет назад целая колония ссыльных словен поселилась. Людей, чьи близкие были казнены за измену. Людей, которые будут своими и чужими здесь. Людей, ненавидящих ромеев и презираемых ими. Людей, доведенных до полнейшего отчаяния. Людей, готовых на все, ради своих близких. Или это совсем не случайность? Да нет! Уж слишком сложно. Не может этого быть! И Коста выбросил глупые мысли из головы, с любопытством разглядывая крокодила, лениво плывущего по реке. Он никак не мог привыкнуть к этим тварям.
Глава 23
Июнь 639 года. г. Братислава.
Второе лето подряд князь проводил в столице, и это было чем-то из ряда вон выходящим. Легаты, командующие легионов, справлялись без него, совершая молниеносные набеги на земли поморян, куявов и мазовшан. Мелкие банды перли на Словению косяком, а потому войско стало работать на упреждение, разоряя непокорные земли. Обустроить границу в тех местах было совершенно невозможно. Дремучая чаща и затейливые изгибы мелких речушек, притоков могучей Вислы, вот что представляли из себя земли ляхов. Дальше было еще хуже. Самый лакомый кусок, Янтарный берег был населен воинственными и диковатыми прусами, знавшими прибалтийские леса и болота как свои пять пальцев. Отзыв Денежного Приказа на полноценную войну в тех землях был резко отрицательным, а потому карательные походы против разбойных прусских племен сменялись миром с племенами чуть более вменяемыми. С ними же велась торговля, когда янтарь продавался за соль, ткани и забористое братиславское пойло, до которого лесовики оказались весьма охочи. Заодно пытались жестко пресекать поставки туда хорошего оружия, но без особенных успехов. Все это уже стало превращаться в рутину, а потому князь позволил себе второй год подряд не бить задницу в седле, а провести это время с пользой. Причем польза оказалась налицо, потому что княгиня Мария гордо ходила по дворцу, выпятив вперед едва заметный животик. Она была непраздна.
Вырвавшись из колеса бесконечной кочевой жизни, Самослав стал внезапно замечать то, до чего раньше руки не доходили. Уж больно большая, разнообразная и сложная стала Словения. И кто только не жил в ней. Два десятка кочевых аварских племен, разных и по виду, и по языку, два десятка племен словенских, римляне в Дакии, германцы в предгорьях Альп, и даже иудеи, доставшиеся ему вместе с портом Тергестума. Все это великолепие говорило на своих наречиях, верило в разных богов, имело свою культуру (или не имело таковой) и зачастую числило кровниками собственных соседей. Вся эта дикая мешанина из сотен тысяч людей не объединялась вообще ничем, кроме персоны самого князя, армии, общей торговли, серебряного рубля и Тайного Приказа. И такая ситуация грозила огромными проблемами в будущем, если какая-нибудь деталь выпадет вдруг из этой затейливой головоломки. Посыплется все и сразу, а страну зальют реки крови. И люди умные это прекрасно понимали.