Владыка вод
Шрифт:
Ну и много они еще такого всякого напридумывали. Котелок, например, предложил установить взнос, чтобы молодежь до свадьбы в обнимку не шлялась да не целовалась по подворотням. А то разврат один. (Девушки Котелка не любили, — нос туфлей, голова котелком, роста невидного, — почему и пришлось искать жену в деревне. С той поры при виде влюбленных парочек он всегда злился, объясняя это себе самому заботой о нравственности.) А Пуд придумал, чтобы обложить налогом подарки. Ведь если кто получает подарок — это прибыль или нет? Прибыль, конечно. А почему же эта прибыль не обложена? То-то же… (Пуд Бочонок, не имея ни родственников,
Наконец выдохлись. И тогда Пуд Бочонок небрежно, как бы между прочим, как бы просто впопад и к слову, осведомился:
— Да, а кто будет в этом совете-то?
Но небрежность его не обманула любителя философии. Котелок бросил на него быстрый взгляд и, затаив в углах губ усмешку, рассеянно протянул:
— Это дело уже решенное… так, в основном. — И замолчал, задумавшись, по видимости, о чем-то другом.
— Так кто же? — Пуд не намерен был отвлекаться.
— Вся депутация, да еще Наперсток.
— Что, и Лыбица?
Котелок смутился, отвел глаза. Эта стервозная баба так загибать умела, что матросы завидовали и каторжники поражались. Когда она в свойственной ей манере потребовала, чтобы ее взяли в эту… деку… тацу… (а-а, хренов пучок за шиворот, в общем, если ее не возьмут — пожалеют!), никто не смог возразить, хотя все понимали, что приличное общество она не украсит. Потому Котелок смутился:
— Д-да, и Лыбица…
Пуд пожал плечами:
— Всего, значит, шесть… М-м… Нехорошая цифра. Надо было сделать семь.
— Предлагали Молотку, да он отказался. Не моего, говорит, ума дело.
— Ну что ж, ему виднее, — рассудительно сказал Бочонок. — А ты вот скажи, почему меня-то забыли?
— Тебя?! — Котелок присвистнул и загорячился. — К тебе-то, как раз, я к первому пришел, а что ты сказал — не помнишь?
— Ну-ну-ну-ну, — загородился ладонями от его возмущения Пуд. — Тогда одно дело, теперь — другое. Вот ты бы меня в совет принял, а я бы тебе… — тут он перешел на шепот, и пока шептал, все громче сопел Котелок и все тяжелее нависали его веки.
Они ударили по рукам и распрощались. Когда гость ушел, Котелок прислонился спиною к запертой двери, закатил глаза к потолку и, потрясая кулаком перед собственным носом, забормотал что-то вроде: «Все верну, до монетки… И еще прибавлю… Узнаете тогда Котелка!»
И — началось! Уже на следующий день Торговый совет выпустил кучу новых законов, указов и постановлений. В том числе: «О налогах» (вместо прежней десятины налог со всех прибылей поднимался до одной пятой), «Об уклонении от налогов» (здесь Пуд протащил свое неудовольствие подарками), «О нравственности» (это постарался Котелок), «Об оскорблении властей государства» и «О новом судебном уложении» (чтобы знали, что Торговый совет шутить не намерен), и кроме того еще много.
Были назначены: председатель Торгового совета (Котелок), начальник заграничной торговли (Пуд Бочонок), начальник внутренней торговли (Наперсток), начальник продовольственной и питейной торговли (Батон Колбаса), глава базаров и ярмарок (Лыбица). Поднатужившись, придумали невразумительную должность и для Апельсина: надзиратель за нравами. Батон Колбаса, правда, спросил, при чем тут Торговый совет, но вопрос замяли. А когда дело дошло до Учителя — все выдохлись окончательно. Он заикнулся было, что не надо ему никаких должностей, и даже лучше без них, но его с возмущением оборвали: как это так, все с должностями, а он — без? Нехорошо. Призадумались. Котелок поднатужился и вспомнил:
— А судья? Судью-то мы не назначили!
Все облегченно загомонили: да-да, конечно! Самая подходящая должность для подходящего человека! Учитель образованный, Учитель справедливый, Учитель умный — пусть Учитель и будет судьей! Нет, не судьей, а — Судьей! И как ни пытался он возражать, назначение состоялось.
Кроме того, Пуд настоял, чтобы Собачий Нюх утвержден был при Торговом совете платным осведомителем. Котелок поморщился, но согласился: польза могла быть немалая.
Оставалось последнее: дать придворному писарю распоряжение переписать новые указы и развесить по городу в людных местах. Что и было сделано с удовольствием.
— Хватит морочить голову! Сначала денег тебе не хватало, потом отец этой… в тюрьму угодил, теперь что? — молчаливый Верен редко разражался длинными речами и Смел глядел на него с удивлением. А Сметлив вообще ни на кого не глядел: сидел, опустив голову и покусывал ноготь большого пальца, потому что речь эта была обращена к нему. Он вскинулся было, когда Верен сказал «этой…», но встретил такой взгляд, что снова занялся своим ногтем. Верен между тем продолжал:
— Не хочешь идти — так и скажи. Оставайся со своей… А я прямо завтра уйду. Вон, со Смелом. Как ты, Смел?
Смел пожал плечами. Ему не хотелось раздувать ссору. Сметлив, конечно, неправ, но идти вдвоем… Нет уж, лучше поладить добром. Поэтому он сказал примирительно:
— Завтра так завтра, только зачем вдвоем? Пойдем все вместе. А, Сметлив?
Сметлив молчал, не зная, как объяснить им, что у него с Цыганочкой уже все обговорено: завтра — последний день, послезавтра он уходит, решился все-таки (ненадолго ведь, недели на полторы), — а потом… Про потом Сметлив не загадывал. Вернутся — видно будет. Но как убедить Верена подождать один день — всего один день? После всего, что случилось, после того, как они вместе с Цыганочкой оказались в толпе бунтующих перед дворцом, не мог он уйти, не оставив ей по себе никакой памяти. Сметлив заказал ювелиру серебряное колечко с лавовым стеклом, черно-вороным камнем, который один только и мог соперничать темнотой с ее волосами. Завтра заказ будет выполнен. Но Верену втемяшилось с утра уходить. Что тут сделаешь?
Смел и Верен глядели на него выжидающе. И Сметлив медленно заговорил:
— Признаюсь, было дело: морочил я вам голову. Хотя, насчет Учителя ты, Верен, неправ. Но морочил. А теперь — видит Вод — не морочу: послезавтра пойдем. Не могу я завтра. Нельзя мне никак. Да поймите вы наконец… — он сокрушенно помотал большой головой. — Ну давайте послезавтра, а? — и посмотрел сначала на Смела, а потом на Верена умоляюще.
Смел сдался первым:
— А может, правда, Верен?.. — но, поймав его сердитый взгляд, быстро поправился: — Конечно, если он твердо пообещает.