Власть-2
Шрифт:
Я люблю Ташкент. Он мне родной.
У меня китайский паспорт с красной печатью. В нем сказано, что я писатель, отправляюсь в путешествие по СНГ. Hа российских КПП ставят штемпель "турист". В отеле "Шадлик - Палас" все знакомо до скуки: горничные в желтых спецовках, золоченые зеркала, ковры.
В моем номере мягкий диван, пыльные занавески. Под столом лежит три киллогpамма тротила. Я привез их с собою из-за границы. Тротил сильно пахнет аптекой и у меня по ночам болит голова.
Я сегодня пойду по Ташкенту. На улице Пахтакорской темно, идет мелкий докучливый дождь.
13 января.
Президент живет у себя во дворце. Кругом шпионы и его охрана.
Тройная ограда военных и нескромных липких взглядов.
Нас немного: пять человек. Гулом, Росим и Саша - водители такси.
Они непрерывно следят за Президентом и сообщают мне свои наблюдения.
Еще один член нашей пятеpки женщина. У нее кpасивое имя - Хосийат.
Она по профессии химик. Сейчас свои познания в химии она использует для изготовления бомб.
У себя за столом я по плану черчу путь, котоpый ежедневно пpоделывает Президент. Я пытаюсь жить его жизнью. В залах
Президентского дворца мы вместе встречаем гостей. Вместе гуляем в саду, за решеткой. Вместе прячемся по ночам. Вместе молимся Аллаху.
Я видел сегодня Ислам Каримова. Я ждал его на площади Ленина. Я долго бродил по тротуару. Уже наступил вечер, стало холодно. Я уже совсем потерял надежду, что увижу его.
Вдруг на углу, в районе Дархана, двое в штатском махнули рукой.
Все сотрудники полиции вытянулись во весь рост, напряглись до предела. Люди в штатском, их было много, заметались. Это были чекисты. Улица замерла. Прохожие остановились. Мимо проехал президентский кортеж.
Черные лимузины, с непробиваемыми стеклами. Сотрудник ГАИ поднял палку вверх, обозначая этим, что движение остановлено. Кортеж проехал быстро, следом - охрана. Они все как пули просвистели перед моим взором.
В окне лимузина я едва различил Президента. Он не увидел меня: я был для него улицей.
Успокоившись, я медленно вернулся в отель. Когда я думаю о нем, у меня нет ни ненависти, ни злобы. У меня нет и жалости. Я равнодушен к нему, к Президенту. Но я хочу его смерти.
Сто жизни в нем. И ест и пьет он за этих сто людей. Он требует у неба звезд в награду, и лучших наслаждений у земли. Это не честно.
Я знаю: его необходимо убить. Необходимо для террора и революции.
Он не способен со мной справиться. У меня нет сомнений.
Я верю, что сила пробьет все, я не верю в пустые слова, обещания.
Если бы я мог, я бы убил всех начальников и правителей. Я не хочу быть рабом. Я не хочу, чтобы вообще были рабы.
Говорят, нельзя убивать. Эх… Да много ли чего еще говоpят. Я не знаю, почему нельзя убивать. И я не пойму никогда, почему убить во имя свободы хорошо, а во имя самодержавия дурно. Почему?
Помню, я был в горах Памира на охоте. Причем в первый раз. Было холодно, над головой молча парил гриф. Я поднялся на скалу, мокрой от дождя. Воздух невероятно чист, пахло небом, звездами. Ведь горы близки к ним. Я ждал. Вдруг тишина прервалась. Маленьким серым комочком из кустов выпорхнула куропатка и осторожно присела.
Озиралась кругом. Я, дрожа, поднял ружье.
В горах прокатилось эхо, синий дым растаял среди деревьев.
Безлюдные горы ответили многократным эхом на мои выстрелы. На залитой кровью, свежей траве билась раненая куропатка. Она кричала, как плачущий ребенок. Мне стало больно смотpеть на ее стpадания. Я выстрелил еще раз. Она умолкла. Уже дома, тяжело дыша от усталости, я понял, что та куропатка лицом своим напоминала мою маму. Лицо птицы было точной копией моей мамы. В их глазах было что-то общее.
Мама… Я тут же забыл о ней. Будто она никогда и не жила, будто не я отнял у нее самое ценное - жизнь.
И я спрашиваю себя: почему мне было больно, когда она кричала? И почему мне не было больно, что я для забавы убил ее?
16 января.
Я переехал жить на квартиру, на улице Ниезбек - йули. Плата за месяц сносная.
Хосиййат замужем. Она живет здесь, в Ташкенте. Я ничего больше не знаю о ней.
По утрам, в свободные дни, я брожу по бульвару, вокруг ее дома.
Ветра нет, но моросит дождь. Я слышу, как работают фонтаны, их брызги доходят до меня. Уже 10 часов утpа. Я сажусь на скамью, терпеливо считаю время. Я говорю себе: я не встретил ее вчера, я встречу ее сегодня.
Год назад я впервые увидел ее. Я весной был проездом в Ташкенте и утром ушел в парк Мирзо Улугбека, большой и тенистый. Над мокрой землей вставали крепкие дубы, стройные тополя. Было тихо, как в мечети. Только журчал ручей. Я смотрел в его струи. В брызгах сверкало солнце. Я слушал голос воды. Я поднял глаза. На другом берегу в зеленой сетке ветвей стояла женщина. Она не замечала меня.
Но я уже знал: она слышит то, что я слышу. Это была Хосиййат.
17 января.
Я у себя в комнате. Наверху, надо мной, тихо звенит фортепьяно.
Шаги тонут в мягком ковре. Я привык к нелегальной жизни. Привык к одиночеству. Я не хочу знать будущего. Я стараюсь забыть о прошедшем. У меня нет родины, нет имени, нет семьи.
Я не знаю, почему я иду в террор, но знаю, почему идут многие.
Гулом убежден, что так нужно для свободы. У Гулома убили жену.
Хосийат говорит, что ей стыдно жить. У нее муж сидит. Саша… Пусть
Саша скажет сам за себя.
Одно я знаю: я против репрессий. Хотя сегодня и не 37 год. Но все же репрессии происходят и сейчас. За инакомыслие увольняют с работы, обрушивают ярость. Прилюдно оскорбляют. Разве это не репрессия?
Накануне моего приезда он возил меня целый день по Стамбулу. Я назначил ему свидание у Капалы чаршы (базар), в скверном ресторанчике. Он пришел в высоких сапогах и куртке. У него теперь борода и волосы острижены. Рядом стоял светлый мужчина. Саша говорит: