Власть без славы. Книга 2
Шрифт:
Эштон провел рукой по волосам. Пока он говорил, отчетливо рисуя перед своими слушателями ход событий, приведших к войне, его сгорбленное тело распрямилось и лицо густо покраснело.
— Я видел войну, и я ненавижу войну. Я ценю человеческую жизнь, но я не могу проливать слезы над «бедными, слабыми финнами», — я оплакиваю жертвы фашизма. И если когда-нибудь мне на ум придут молитвы, я на коленях возблагодарю бога, что у вождей Советской России достало дальновидности и мужества отодвинуть от своей границы линию Маннергейма, и буду молиться о том, чтобы простые люди западного мира потребовали союза с СССР
Фрэнк Эштон упал на стул, держась за сердце и судорожно глотая воздух. С минуту стояла мертвая тишина, потом раздались восторженные аплодисменты.
Докладчик был явно смущен. Председатель закрыл собрание, и все, по обычаю, отправились ужинать в соседнее кафе. Эштон был весь в поту, его била дрожь. Есть он не мог.
На обратном пути, в трамвае, Блекуэлл сказал:
— Замечательно вы говорили, Фрэнк, это одна из ваших лучших речей.
Фрэнк не ответил. Они молча доехали до остановки, где Эштону нужно было сходить.
— Мне кажется, вам нехорошо, Фрэнк, — сказал Блекуэлл. — Слишком переволновались. Я провожу вас.
— Нет, Морри, не нужно, спасибо. Я дойду сам.
Он вышел и медленно заковылял по переулку. Когда до дому оставалось шагов сто, он вдруг остановился, тяжело опершись на трость, и схватился за сердце.
Четверть часа спустя Гарриет, поджидавшая Фрэнка, услышала громкий стук. Отворив дверь, она увидела двух незнакомых мужчин; они под руки поддерживали задыхающегося Фрэнка.
— Мы нашли его у шлагбаума.
Они помогли Гарриет уложить его в постель, потом пошли за врачом.
С Фрэнком Эштоном был удар. Он умер через две недели. Его последняя воля — гражданская панихида и кремация — была выполнена. Провожали покойника его два сына с женами, Гарриет, Блекуэлл, Джон Уэст и Фрэнк Лэмменс. Плакала одна только Гарриет.
Гарриет хотела отдать рукописи Фрэнка Эштона его старшему сыну, но тот отказался наотрез, после того как его жена, набожная католичка, прочла антиклерикальные статьи Эштона. Гарриет отправилась к Фрэнку Лэмменсу и предложила ему издать рукописи, но он сказал, что на такие коммунистические сочинения нет спроса. Тогда она отнесла рукописи в лейбористскую организацию. Там заинтересовались ими, обещали напечатать. Гарриет обрадовалась. Через неделю ее вызвали и сообщили, что так как рукописи, к сожалению, пестрят нападками на лейбористскую партию, то они напечатаны не будут.
Отчаявшись, Гарриет аккуратно сложила рукописи и убрала их в старый сундук. В последующие годы она время от времени безуспешно пыталась найти для них издателя.
После смерти Фрэнка Эштона Джон Уэст часто похвалялся: — Это я продвинул Эштона в политику. Он был самым талантливым из лейбористов; другого такого оратора в Австралии вообще не бывало.
Хотя его скаковая конюшня сильно уменьшилась за последние годы, он все же через Пэдди Райана приобрел однолетку и назвал ее «Эштон». Этой лошади не суждено было взять ни одного приза за все время, пока она принадлежала Джону Уэсту.
По мере того как развертывались бурные события 1940 года, Джон
Когда Муссолини объявил войну разгромленной Франции, Джон Уэст несколько смутился. По своему образу мыслей он сам был ярый фашист, но ненависть ко всему немецкому сделала его противником Гитлера; однако, будучи горячим поклонником режима Муссолини, он не знал теперь, какую ему занять позицию.
Как-то, повстречавшись с архиепископом, он высказал ему свои сомнения. Тот ответил: — Я согласен с маршалом Петэном — лучше Гитлер, чем коммунисты.
— По-моему, Муссолини не следовало бы вступать в войну на стороне Гитлера, — возразил Джон Уэст. — Если немцы победят, наши семьи, наши домашние очаги будут под ударом.
— Муссолини не дурак. Он, должно быть, уверен, что Гитлер победит, и, ей-богу, он, кажется, прав, — настаивал архиепископ.
Джон Уэст обрадовался, когда после падения Парижа правительство Мензиса запретило австралийскую Коммунистическую партию. Он вспомнил о дочери. На его вопрос Нелли ответила, что около месяца назад получила от Мэри письмо. Мэри сообщала, что вторично вышла замуж. От старшей сестры она известий не имела.
— Бедная Марго, может быть, уже умерла или мучается в концлагере, а Мэри не сегодня-завтра убьет бомбой, — причитала Нелли.
Если Джона Уэста и тревожила судьба дочерей, он все равно не сознался бы в этом. Они сами виноваты, вот теперь и расплачиваются за свое упрямство.
В белом особняке было уныло и пусто. В сорока комнатах жили только Джон Уэст, Нелли и Джо да трое слуг. Джон и Нелли почти не разговаривали друг с другом. Джо относился к отцу, как к постороннему человеку, и только смеялся, когда тот советовал ему вступить в армию. Старший сын редко приезжал из Сиднея и во время своих коротких посещений часто выпивал, был угрюм и молчалив, а чтобы не встречаться с отцом, вставал поздно и возвращался домой уже после семейного обеда.
В начале 1941 года Джон, не посоветовавшись с отцом, вступил в армию рядовым. Сперва Джон Уэст рассердился, потом в нем зашевелились патриотические чувства, и он стал гордиться мундиром сына. Приехав в отпуск, Джон сказал матери, что играет на корнете в полковом оркестре. Джон Уэст расщедрился и, купив полный набор духовых инструментов, пожертвовал их воинской части, в которой служил его сын. Однако, к великой досаде Джона Уэста, Джона вскоре демобилизовали, признав его негодным для военной службы по состоянию здоровья — рядовой Уэст так дурно вел себя, что начальство радо было избавиться от него.
Джон Уэст видел, что война благоприятствует бизнесу: безработица исчезла, обороты увеличились; многие фирмы, где он состоял пайщиком, получили выгодные военные заказы. Никогда еще Джон Уэст не богател так стремительно, но это не радовало его — им часто овладевал какой-то смутный гнетущий страх — страх перед будущим. Ход войны беспокоил его. Он отлично знал, что его власть и богатство неразрывно связаны с английским и австралийским крупным бизнесом: мало-помалу он начал ненавидеть и бояться немцев не меньше, чем в первую мировую войну.