Власть и оппозиции

Роговин Вадим Захарович

В этих условиях сложилась ориентация диссидентского движения в СССР на капиталистический Запад. Большинству его идеологов борьба со сталинизмом во имя возрождения большевистских (ленинских, «троцкистских») принципов была столь же чужда и враждебна (хотя, разумеется, по принципиально иным основаниям), как идеологам постсталинистских режимов (включая титоизм, маоизм, кастроизм, «вожди» которых были воспитаны на идеях «борьбы с троцкизмом»). Эти люди, сделавшие свой политический выбор, не были склонны к тщательному научному изучению и переосмыслению послеоктябрьской истории. Они приняли на веру и механически репродуцировали исторические версии западной советологии времён холодной войны, согласно которым сталинистский режим закономерно вырос из революционной практики большевизма.

Поскольку «троцкизм» был по-прежнему ненавистен как прокапиталистическим, так и официальным коммунистическим силам, его история вновь выпала из сферы объективного исторического исследования.

Антикоммунистическая историография, политизированная не в меньшей степени, чем сталинская школа фальсификаций, находилась во власти собственных идеологических стереотипов, упрямо не желавших считаться с историческими фактами. Достаточно сказать, что в книге Р. Конквеста «Большой террор», по которой знакомились с отечественной историей будущие советские «демократы», идеям и деятельности Троцкого была посвящена всего лишь одна страница, на которой мы насчитали не менее десятка грубых фактических ошибок и передержек. Примерно так же обстояло дело и с книгой А. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», подтвердившей старую истину о том, что лучшие сорта лжи готовятся из полуправды. В ней исторические факты подгонялись под априорно заданную схему, согласно которой большевистская партия изначально была отягчена стремлением к иррациональному насилию и в этом плане действительно представляла собой «монолитное целое». Ради перенесения ответственности за массовый террор со сталинской клики на всю партию, число его жертв представлялось на порядок выше, чем оно было в действительности (такого рода статистическим манипуляциям, присутствующим во всех антикоммунистических работах, благоприятствовало упорное сокрытие брежневским режимом статистики сталинских репрессий). Единственной функцией сталинистского террора объявлялось превентивное устрашение народа ради обеспечения его безропотной покорности господствующему режиму. Такая трактовка была призвана служить поддержанию традиционного антикоммунистического мифа о «сатанинстве» большевиков, их фанатической завороженности «утопической» идеей и фетишистской преданности «партийности», во имя которой якобы оправданы любые зверства. Этот миф лег в основу суждений о том, что вся старая большевистская гвардия слепо выполняла предначертания Сталина и в конечном счёте пала жертвой бессмысленного самоистребления. Закономерным дополнением этого мифа явились альтернативные «прогнозы задним числом», согласно которым в результате победы левой оппозиции над Сталиным история «коммунизма» и судьбы советской страны сложились бы таким же трагическим образом.

Казалось бы, «перестройка», первоначально освящавшаяся лозунгом «возродить в современных условиях, и возродить как можно полнее, дух ленинизма» [621], должна была привести к развенчанию этих мифов, тем более, что в её ходе, наконец, были реабилитированы не только жертвы московских процессов 1936—38 годов, но и участники коммунистических оппозиционных группировок, брошенные в тюрьмы ещё в конце 20-х — начале 30-х годов. Однако реабилитационные справки, подготовленные комиссией Политбюро в конце 80-х годов, не только не прояснили историю внутрипартийной борьбы, но ещё больше запутали её.

Во главе комиссии по дополнительному изучению материалов, связанных со сталинскими репрессиями, были поставлены сначала Соломенцев, а потом Яковлев — типичные бюрократы «последнего сталинского призыва», начавшие свою политическую карьеру в 40-х годах. Первый относился к догматически-консервативному крылу горбачёвского Политбюро, а второй — к его либерально-буржуазному крылу, сперва осторожно, а затем всё более открыто подготовлявшему реставрацию капиталистических порядков в СССР. Однако общее между ними было в том, что они были воспитаны в духе беспрекословного подчинения любой очередной директиве, любому последнему слову «первого лица». Принадлежавшие к поколению партийных карьеристов, у которых убеждения держались не дальше кончика языка, они органически не способны были представить, как можно ради принципов жертвовать своим бюрократическим благополучием и бороться перед лицом угрозы не только лишения постов и привилегий, но и жесточайших репрессий. Подобно Хрущёву и его подголоскам, им было некомфортно признать, что целые отряды большевиков вели борьбу против всемогущего «вождя», имевшего в своем распоряжении отлаженную машину сыска и террора.

Поэтому изложенная в подготовленных под их руководством реабилитационных справках историческая версия не шла намного дальше версий Хрущёва, с одной стороны, Конквеста — Солженицына, с другой. Эта версия сводилась к тому, что действительная «вина» большевиков, репрессированных в 30-е годы, ограничивалась отдельными частными беседами с выражением недовольства Сталиным и некоторыми аспектами его политики. [622]

XXXV

Союз марксистов-ленинцев

В эту версию, однако, острым клином врезывалась история организации, названной её участниками «Союзом марксистов-ленинцев». Одно дело — Троцкий, которого «перестройщики» типа Яковлева — Волкогонова объявляли одиноким изгнанником, утратившим своих единомышленников в СССР

и руководствовавшимся в своих разоблачениях сталинизма личной ненавистью к Сталину и уязвлённым самолюбием поверженного. И совсем другое дело — группа старых большевиков, выпускавшая документы с беспощадной критикой сталинского режима и призывом к коммунистам подняться на борьбу со сталинской кликой во имя возрождения идеалов и принципов Октябрьской революции.

Однако и здесь Яковлев нашёл свое иезуитское решение. В реабилитационную справку по делу «Союза» была вмонтирована версия о неподлинности документов этой организации, обнаруженных в архивах ОГПУ. В этих целях был использован тот факт, что в материалах следствия сохранились лишь копии с оригиналов этих документов. Реабилитационная справка брала на веру слова из письменного объяснения Рютина по поводу доноса, поступившего на него в 1930 году: «О термидоре и забастовках я ни слова не говорил. Тут всё вымышлено от начала и до конца. Я не троцкист и не устряловец, чтобы городить такую чепуху». Руководствуясь этими словами при оценке «Рютинской платформы», относящейся к 1932 году, яковлевские «переследователи» утверждали: «А такой чепухи в этом документе оказалось много». Более того, они присовокупляли, что в обнаруженных копиях «Платформы» встречаются «явные заимствования из контрреволюционных воззваний и антисоветских листовок, белоэмигрантских документов, что вряд ли могло соответствовать настроениям М. Н. Рютина». В справке содержался и намек на то, что такие «заимствования» были включены в «Платформу» следователями ГПУ, чтобы придать группе «характер гигантского заговора внутри партии и государства». Наконец, основанием для реабилитации рютинской группы объявлялось то обстоятельство, что её участники не совершили «никаких практических действий» по реализации установок, содержавшихся в её программных документах [623].

Таким образом, Яковлев, с 1990 года ставший одним из главарей истерической антикоммунистической кампании, за год до этого называл «антисоветскими» и «контрреволюционными» наиболее резкие обличения сталинизма, содержавшиеся в «Рютинской платформе». Однако издание в 1990 году её текста обнаружило, что в нем не содержится ни одного слова, которое могло принадлежать перу не большевика, а антисоветчика или белоэмигранта.

После этих предварительных соображений перейдем к анализу деятельности «Союза марксистов-ленинцев» и его программных документов.

Организаторами «Союза» были М. Н. Рютин и В. Н. Каюров, люди с яркой большевистской биографией. Рютин, член партии с 1914 года, активный участник гражданской войны, в 1924—28 годах работал секретарем Краснопресненского райкома партии и в этот период поддерживал правящую фракцию в борьбе с левой оппозицией, ожесточённо выступал против последней на XIV и XV съездах партии, возглавлял бригады боевиков, разгонявших оппозиционные собрания и демонстрации. На XV съезде был избран кандидатом в члены ЦК. Подобно многим другим функционерам Московской партийной организации, Рютин в 1928 году примкнул к «правым». При снятии с партийной работы, наряду с «примиренческим отношением к правому уклону», ему вменялась ещё одна, более серьезная вина. Она состояла в том, что Рютин на закрытом заседании бюро Краснопресненского райкома, выступая «против тенденций дальнейшего отсечения руководящих товарищей от руководства», сказал: «Мы знаем, что у тов. Сталина есть свои недостатки, о которых говорил тов. Ленин». Сообщив на октябрьском пленуме МК (1928 года) об этом эпизоде, Угланов заявил, что «этого нельзя было говорить потому, что ещё раньше нам об этом говорили троцкисты» [624].

В речи на пленуме МК Рютин заявил, что он, как и многие другие члены бюро Московского комитета, испытывал «беспокойство за сплочённость руководящего органа ЦК» и считал, что низовые и районные партийные организации должны «воздействовать на руководящих товарищей, чтобы в их рядах были устранены разногласия, трения, которые возникли» [625].

За все эти «ошибки» Рютин отделался сравнительно мягким наказанием. После отстранения в октябре 1928 года от партийной работы он был назначен заместителем редактора газеты «Красная звезда», а в 1929 году был направлен уполномоченным ЦК по коллективизации в Восточную Сибирь. Представленная им после возвращения из этой поездки записка в Политбюро, критически оценивавшая практику коллективизации, вызвала резко отрицательную реакцию Сталина и Кагановича.

21 января 1930 года Сталин выступил в «Красной Звезде» со статьей «К вопросу о политике ликвидации кулачества как класса», поводом для которой послужила написанная Рютиным передовая этой газеты. Называя эту передовую «в общем бесспорно правильной», Сталин счел нужным исправить содержавшиеся в ней «неточности в формулировках». Эти неточности сводились к тому, что Рютин объявил «политику ликвидации кулачества как класса» продолжением линии XV съезда, тогда как Сталин недвусмысленно (и справедливо) называл её «новой политикой партии», поворотом от решений XV съезда [626]. 2 марта 1930 года Рютин последний раз подписал газету «Красная звезда». С идеологической работы он был переведён на хозяйственную, получив пост председателя Управления фотокинопромышленности.