Власть над миром. История идеи
Шрифт:
Фундаментальный вопрос, очевидный за таким стремлением к созданию международных институтов после 1918 г., заключался в том, зачем вообще организации наподобие Лиги – или Коминтерна, или, позднее, ООН – нужны великим державам. В конце концов, Гитлер ими не располагал, да и в целом отрицал идею международной организации; многие британские и американские политики были с ним в этом согласны. Историки, приветствовавшие интернационализм как постепенный подъем самосознания у мирового сообщества, не задавались этим вопросом; то же самое можно было сказать и об ученых, считавших международные организации просто прикрытием для интересов великих держав. Великие державы действительно всегда сопротивлялись ограничениям, чем бы они ни были обусловлены: членством в организации, законом или другими факторами. Тем не менее в XX в., как ни удивительно, ни в Британии, ни в Америке односторонность не одержала верх, несмотря на некоторые отступления в ее сторону. Британцы приняли интернационализм в 1918 г. как способ спасти империю; американцы – после 1945 г., чтобы построить свою. Иными словами, в долгой перспективе большинство политиков в Уайтхолле и Вашингтоне понимали, что такой новый способ применения власти дает огромные преимущества. Это в особенности касается американцев, чье стремление формировать новую структуру международных отношений значительно превосходило стремление их британских наставников. Участие в данном процессе сделало глобализм приемлемым для американского общественного мнения, всегда с подозрением относившегося к остальному миру. Одновременно с этим лидерство некой международной организации означало для США лишь минимальные риски ограничений, поскольку
После создания ООН и ее агентств американская политика приобрела легитимность, а ее распространение по миру США практически ничего не стоило. От них потребовались разве что некоторые инвестиции политических капиталов; организация контроля за международными органами и их персоналом поэтому стала – и остается – жизненно важным политическим вопросом. Когда были обнародованы сведения о том, что японский дипломат Юкия Амано в 2009 г. в конфиденциальной беседе заверил представителя США в том, что «он полностью на стороне США по всем стратегическим позициям» – Амано на тот момент являлся кандидатом на пост генерального директора Международного агентства по атомной энергии, – удивление вызвала разве что их огласка, но никак не содержание [5] . Однако вашингтонских политиков нельзя считать лицемерами, использующими интернационализм исключительно как прикрытие для американских интересов. Напротив, откровенность была главным смазочным веществом всего этого механизма, который не смог бы функционировать без глубокой убежденности в том, что ценности американского либерализма совпадают с общемировыми.
5
Davies G. Washington, 16 Oct. 2009, по материалам http://www.guardian.co.uk/world/julian-borger-global-securityblog/2010/nov/30/iaea-wikileaks.
Точно так же отнюдь не все страны покорно согласились с желаниями американцев: многосторонние институты, как показывает история большинства из них, нелегко поддаются контролю со стороны одного государства. Недостаток покорности всегда был самым убедительным возражением против них и в пользу односторонности; он же стал главной причиной отчуждения Америки от ООН в 1970-х гг. и последующего ее разворота к Всемирному банку, Генеральному соглашению по тарифам и торговле и МВФ. Тем не менее в целом удивительно быстрое распространение американского влияния по всему миру после 1945 г. было бы невозможно без помощи и прикрытия целого спектра международных институтов, возникших в тот период. Они сыграли относительно небольшую роль в решающий момент борьбы за Европу в ходе холодной войны – между 1946 и 1949 гг., – однако их значение стало очевидно, когда борьба против коммунизма обрела глобальные масштабы. В особенности это можно сказать о двух периодах: 1950–1960-х гг., когда остро встала тема развития, и 1980–1990-х гг., с их неолиберальной экономикой (тогда США использовали международные организации для утверждения своих глобальных амбиций, простиравшихся далеко за пределы традиционных опасений за национальную безопасность, характерных для любой крупной страны в период радикальных социальных трансформаций). Описывая эти события, я постарался избежать сползания в историю международных институтов, неизбежно подразумевающую скучные описания бюрократических баталий и бесконечно множащихся комитетов и агентств. Историки зачастую путают слова, планы и намерения с реальными действиями. Я же постарался связать возникновение международных институтов с реалиями баланса сил и продемонстрировать, как доминирующие государства XX в. встали на путь международного сотрудничества и что это означало для них и для всех остальных. Сегодня мировая политика стала более разнообразной и всеохватывающей, чем была когда-либо, и любой, кто пытается в ней разобраться, быстро теряется в путанице невнятных терминов, скрывающихся в бюрократическом тумане. В мире есть военные альянсы (например, НАТО или ЗЕС), межправительственные организации классического типа, от ООН до специальных агентств, таких как МОТ, ИКАО, Международный уголовный суд, Всемирная организация здравоохранения и Генеральное соглашение по таможенным тарифам и торговле, региональные органы (Совет Европы, Еврокомиссия, Организации Американских и Африканских стран), постимперские клубы, такие как британское Содружество или Международная организация сотрудничества франкоязычных стран мира, псевдополитические объединения наподобие Европейского союза и регулярные конференции саммитов, например Большой двадцатки. Нельзя также игнорировать огромное количество неправительственных организаций различного толка, многие из которых ныне играют более или менее официальную роль в формировании мировой политики.
Политическая картина, и без того на редкость запутанная, вот-вот усложнится еще больше. Технические инновации изменяют жизненно важные сферы международного сотрудничества, в частности способы функционирования рынков или ведения войн. В более фундаментальном смысле эпоха западного доминирования в международной сфере быстро близится к концу, а ей на смену приходит гораздо более сложный глобальный баланс сил. По мере того как новые государства, такие как Бразилия, Индия, Индонезия и Китай, получают все больше власти и влияния, история, которую я здесь излагаю, постепенно переосмысливается с точки зрения Второго и Третьего мира. Я предпочел сосредоточиться на европейских и американских действующих лицах, которые были в первую очередь ответственны за создание институционного и концептуального аппарата интернационализма. В момент обострения споров о целях и долговечности наших международных институтов лучшее понимание того, как мы пришли к такой ситуации, может быть весьма полезно. Сегодня даже язык, который мы используем, говоря о положении в мире, отражает путаницу в наших мыслях и намерениях. Что такое «правление»? Что представляет из себя «гражданское общество»? Существуют ли в действительности неправительственные организации? История развития идеи о мировом правлении если и не дает ответов на эти вопросы, то, по крайней мере, указывает на некоторые опорные пункты.
Эта книга во многом является продуктом Колумбийского университета. Уже благодаря своему расположению он прекрасно отражает отношения между интернациональными институтами и национальной властью; ни в одном другом месте мне не удалось бы получить столько помощи и поддержки от коллег и студентов, обладающих огромными знаниями в данной области. В первую очередь я хочу поблагодарить тех, кто полностью прочел рукопись, за их щедрую помощь: это Майкл Алацевич, Мэтью Коннели, Маруа Элшакри, Николя Гуиот, Даниель Иммервар, Мартти Коскенниеми, Томас Мини, Сэмюел Мойн, Андерс Стефансон и Стивен Вертхайм. Я также очень много узнал от Алана Бринкли (вместе с которым прочел очень увлекательный курс лекций), Деборы Коэн, Вики де Грациа, Дика Диркса, Кэрол Глюк, Жана-Мари Гехенно, Айры Катцнельсона, Грега Манна, Энди Нэйтана, Сьюзан Педерсен, Рианнона Стивенса и Фрица Стерна. Студенты, которым я признателен за исследования в данной области и за познавательные беседы: Дав Фридман, Эйми Дженелл, Майра Сигельберг и Наташа Уитли. Отдельно я благодарю Стивена Вертхайма не только за суровую критику, но и за беседы, которые начались с того самого дня, когда он пришел в наш отдел, чтобы посмотреть, понравится ли ему там, и которые, я надеюсь, будут продолжаться еще долго после того, как он закончит работу над диссертацией. За помощь в различных аспектах работы над данным проектом я благодарю Элию Армстронг, Дункана Белла, Эйла Бенвенисте, Ману Бхагавана, Фергюса Бремнера, Кристину Бернетт, Брюса Бернсайда, Бенджамина Котса, Сола Дубоу, Майкла Дойла, Яна Эккеля, Эдхейма Элдема, Франсуа Фюрстенберга, Мориса Фрейзера, Пола Гудмена, Майкла Гордина, Грега Грендина, Сесилию Гевару, Уильяма Хагена, Дэвида Кеннеди, Томаса Келли, Джона Келли, Дэниела Лака, Питера Мандлера, Петроса Мавроидиса, Джин Морфилд, Хозе Мойя, Тимоти Нанена, Дэна Плеша, Сильвио Понса, Гвен Робинсон, Карне Росса,
Часть I
Эра интернационализма
Глава 1
Под знаком Интернационала
Основным вопросом нашей эры является сосуществование ведущих рас или наций, объединенных общими международными законами, религией и цивилизацией, но все-таки отдельных друг от друга.
6
Цитируется у Curti M. Francis Lieber and Nationalism, Huntington Library Quarterly, 4:3 (April 1941), 263–292.
Идея космической гармонии имеет долгую историю. По словам пророка Исаии, Бог должен наслать катастрофу на все народы мира, прежде чем сотворить «новое небо и новую землю», где «волк и ягненок будут пастись вместе». Римский imperium предполагал объединение цивилизованного мира под общей системой законов. И христианство, и ислам стремились утвердить всеобщую власть Бога на земле; средневековое папство и Оттоманская империя формулировали свою задачу в тех же терминах. «На небесах планеты и Земля, – объявляет Улисс в «Троиле и Крессиде» Шекспира, – законы подчиненья соблюдают, имеют центр, и ранг, и старшинство» (Полное собрание сочинений: в 8 т. / пер. Т. Гнедич. М.: Искусство, 1959. Т. 5).
Однако возникновение идеи о том, что правители мира формируют своего рода интернациональное сообщество, более современна, а возникла она из недовольства идеей мировой империи.
«Большинство из нас испытывает страх перед понятием Всемирной империи, – писал Эразм Роттердамский. – Объединенная империя была бы хороша, будь у нас правитель, созданный по образу и подобию Божьему, однако человек таков, каков он есть, поэтому безопаснее иметь королевства с умеренной властью, объединенные в христианскую лигу». Макиавелли утверждал, что разнообразие европейских государств само по себе обеспечивает гражданские добродетели. Вот от чего мы отталкиваемся, изучая особенности европейского развития, в котором значительную роль сыграла постепенная политическая дезинтеграция христианства, заложившая основы для современного интернационализма. С интеллектуальной точки зрения от идеи правил, которым подчиняется интернациональное сообщество королей и принцев, мы пришли к постмонархическому видению мира, состоящего из разных народов, интернациональному сообществу [7] .
7
Book of Isaiah, esp. chapters 64–66.
Что, спрашивали ранние теоретики политики, может объединить между собой правителей разных государств, если не страх перед Богом? Главной характеристикой международной политики была и остается анархия – отсутствие единой власти, способной призвать членов сообщества к подчинению, которого они сами ждут от своих субъектов. Томас Гоббс описывал отсутствие единого правителя в пессимистических тонах, считая его источником бесконечных распрей, однако другие относились к этому факту более хладнокровно. Разве природа, как учили Аристотель и Августин, не имеет собственных законов? В XVI и XVII вв. возникла идея законов наций, основанных на естественном праве; к XVIII в. теоретики мира уже предлагали конфедеративные схемы, основанные на уважении прав, зафиксированных в договорах, и равенстве всех членов сообщества. Утверждая вслед за Макиавелли, что гетерогенность Европы является ее сильной, а отнюдь не слабой стороной, интеллектуалы Просвещения, такие как Монтескье, Гиббон и Юм, противопоставляли предполагаемую стагнацию деспотических азиатских империй жизнеспособности континента, чьи многочисленные государства обменивались между собой товарами и идеями. Торговля – залог мира, утверждали они, равно как и баланс власти, создаваемый правлением конкурирующих суверенов. В то время как ранние авторы считали объединение необходимым для восстановления после раскола христианства, философы принимали существование политических различий и столкновение конкурирующих интересов: все они должны были разрешиться через некую космическую гармонию, а соперничество считалось благотворным, поскольку влекло за собой инновации и вело к прогрессу. Раз уж конфликт являлся неотъемлемой составляющей взаимодействия наций, большинство теоретиков Просвещения не считали его отрицательным фактором [8] .
8
Archibugi D. Methods of international organization in perpetual peace projects, Review of International Studies, 18:4 (Oct. 1992), 295–317. The essential reference work in: Hinsley F. H. Power and the Pursuit of Peace: Theory and Practice in the History of Relations between States (Cambridge, 1967).
Критики провозглашали эти рассуждения слишком оптимистичными и обвиняли сторонников баланса политических сил в излишней рационализации и неверном отношении к изменениям. Руссо утверждал, что только жесткая конфедерация гарантирует выполнение социальных обязательств, но поскольку она не может существовать в масштабах, превышающих Швейцарскую республику, то Европе следует стремиться к разъединению. Томас Пейн считал европейский континент «слишком густо заполненным разными королевствами, чтобы долго пребывать в мире» и выдвигал аргумент об Америке, которую считал «спасением человечества» от тирании и угнетения. Французская революция усилила интенсивность подобных нападок. Для идеологов революции баланс власти, существовавший при старом режиме, был разрушен, и наполеоновская Франция являлась на самом деле «другом человечества», направляющим Европу на новые рельсы [9] . По мнению противников революции, Наполеон, напротив, угрожал Европе установлением новой версии ненавистной мировой монархии. На эту тему шли ожесточенные дебаты, в которые постепенно оказались вовлечены все главные интеллектуалы своего времени: на первый взгляд, речь шла о Европе, но фактически споры велись о природе международной политики в целом. В них можно проследить не только зарождение идеи «интернациональности» как отдельной сферы политической жизни со своими правилами, нормами и институтами, но, наряду с ней, идеи о том, что эта сфера политики является в определенном смысле управляемой, и управляемой не Богом, не природой или здравым смыслом, а людьми. Таким образом, в начале XIX в. возник интернациональный дискурс, который за один век превратился из дискурса о Европе в дискурс обо всем мире, пройдя путь от радикальной критики Концерта и его сторонников до взгляда на будущее и политику, охватывающего весь политический спектр.
9
Nekhimovsky I. The Ignominious Fall of the “European Commonwealth”: Gentz, Hauterive, and the debate of 1800.