Власть земли
Шрифт:
— Ты прости, а я не могу! Завтра же поеду Ольгу искать. Что же, что насильник теперь у короля? И там управу найду! Да и немало там русских! — сказал Теряев.
— По мне, что же? Разве я держу? Поезжай, сделай милость. Я тебе людей дам!
— Спасибо на посуле. У меня своих сорок, справлюсь! — И князь Теряев, ударив коня, быстро поехал к своему стану.
Что касается опечаленных Маремьянихи и Сякангая, то едва они сошли с улицы и вошли в проулочек, как их окружила толпа сочувствовавших им калужан. Все наперебой расспрашивали их о нападении поляков, сочувственно охали, вздыхали и поощряли Маремьяниху в ее ярости.
— Царь! — кричала она. — Сразу видно птицу по полету! Князюшка-то наш Огренев, царство ему небесное, недаром говорил, что это — жид перекрещенный!
— Тсс!.. — остановил ее Силантий. — Поговорила, и будет. Мало толка языком-то молоть.
— Что же вы делать будете, милостивцы? — спросила их баба с лотком на руках.
— Чего, мать, — закричал парень, — иди на Москву!
Каждый наперебой подавал им советы, но Силантий уже решил, что им делать, и быстро пробирался сквозь толпу. Вечером он сказал взволнованной Маремьянихе:
— Теперь к королю ихнему под Смоленск поедем. Вора и перехватим, а коли и там толку не будет — на Москву.
— А коли и на Москве ничего? — всхлипывая, спросила Маремьяниха.
— Молчи, старая, — оборвал ее Силантий, — где-нибудь правда-то найдется!
На другой день поднялись они чуть свет и опять в своей таратайке поехали прямо на Смоленск.
Глава X
Засада
Хотя князь Огренев-Сабуров с позором прогнал из своего дома Теряева-Распояхина, но ведь он же не мог запретить ему любить Ольгу и мечтать о ней. С этой мечтой князь Теряев сроднился в течение многих лет. Еще девочкой он знал Ольгу, и тогда в теремных переходах, темных и пустых, он играл с нею в свадьбу. Потом узнал он ее и пышной красавицей. Любовь жалом вонзилась в его сердце, и он испытывал невероятные муки, когда узнал про дерзкую любовь к ней Терехова-Багреева. А потом, когда прогнал его от себя князь и проклял его, в каком бешенстве он скакал назад, в Калугу! В муках зачалась любовь его, искупалась она дважды в крови его сердца. И тогда, помнит он, на самом рассвете, в его душе созрело решение увезти княжну, увезти и обвенчаться силой. И вдруг польский офицер перехватил его добычу, взял часть души его и нагло насмеялся. Может быть, теперь, в эту минуту, он ласкает и целует ее.
При этой мысли кровавые круги заходили пред глазами князя, и он так ударил кулаком в стену, что изба содрогнулась.
— Ха-ха-ха! — злобно рассмеялся он, вспомнив, как «вор»-царек в утешение ему подарил разграбленную усадьбу Огренева. — Истинный вор! — громко вскрикнул князь. — Не мне, родовитому князю, быть у него на службе! Вон отсюда, за разбойником!
Его глаза загорелись. В это мгновение он подумал, что может заслужить утраченную им любовь Ольги, вырвав ее из рук злодея.
— В погоню! — решил он. — Нынче к вечеру я возьму своих и помчусь к Смоленску! Или у короля нет правды?
Но не сразу смог Теряев-Распояхин привести в исполнение свое решение. Вернувшись от царька оскорбленным в свою избу, он долгое время обдумывал предстоявшие сборы в путь, соображая все обстоятельства, а затем пошел по своим товарищам — князьям, боярам и боярским детям — и стал спешно отдавать им за рубли своих лишних коней, борзых собак и дорогую утварь.
— В погоню за обидчиком еду, — говорил он всем, — так казна нужнее борзых собак!
— Бог тебе в помощь, Терентий Петрович, — отвечали ему товарищи, которым всем он был люб, несмотря на угрюмость своего характера.
К князю Трубецкому Теряев зашел после других. Этот князь, в эпоху Смутного времени игравший значительную роль, всегда и везде бывший военачальником и к концу жизни сумевший устроиться при царе Михаиле {20} , в то время был совершенно безличен, отдаваясь во власть более сильного.
Князь Теряев застал его только что кончившим сытный обед и отдыхавшим за чарой меда. В сафьяновых сапогах, в скуфейке на маленькой голове и в желтом парчовом кафтане князь Трубецкой походил на татарина своими черными волосами, несколько раскосыми глазами и широким ртом. Увидев гостя, он улыбнулся, сверкнув двумя рядами белых зубов, и сказал:
— Милости просим, гость дорогой! Честь и место! Эй! — крикнул он прислужнику. — Еще чарку да сулею тащи!
— Спасибо, князь, на ласке, — сказал Теряев, — да меды распивать у меня времени нет. Хочу до заката уехать!
— Ах, так ты и вправду за обидчиком в погоню?
— Не шутник я, князь, сам знаешь. А пришел я к тебе проститься; да потом прошу бить за меня челом пред Дмитрием Ивановичем. Не слуга я ему больше в ряду с разбойниками.
— Что ты! Что ты! — испуганно остановил его князь. — Али не знаешь, в какой теперь силе у него Сапега?
— Потому и не слуга я ему!
— Опять же, он тебе вотчину подарил.
— А вотчину беру и на том ему кланяюсь. Беру ее потому, что убитый князь мне ровно за отца родного был.
Сулею и чарку внесли и поставили. Старик Трубецкой торопливо ухватился за сулею.
— Хоть посошок выпей! — сказал он. — Сказать, что ты уехал, скажу, хоть и чую — добра в этом мало будет. Весь ему пир испорчу.
— Пировал бы он меньше! — с горечью ответил Теряев. — Ну, князь, здравствуй! — Он выпил свою чарку и, опрокинув, ударил ею по голове.
— Что же так? — сказал князь, вставая. — Почеломкаемся! Так до заката?
— До заката!
Они троекратно поцеловались.
— Если захочешь вернуться, знай, князь, я всегда тебе рад буду, — сказал Трубецкой. — А что я за твое дело не вступился, так, сам знаешь, в небо стрелять — только стрелы терять.
— Знаю, князь! Где уж нам с Сапегой тягаться!
Теряев вышел. Трубецкой снова прилег на скамью, покрытую мехом с подушками, и подумал: «Тревожный человек князь этот!»
Теряев быстро стал собирать своих людей, и вскоре перед его избой выстроились его сорок воинов на сильных, рослых лошадях. Они все были одеты на польский образец, в коротких кафтанах, с металлическими шлемами на головах, вооружены мечами, палицами у седел и ружьями; у одного, кроме того, было еще копье.
Теряев сел на своего коня и осмотрел отряд. Потом, сняв шлем, он перекрестился; перекрестились и все его люди.
— С Богом! — сказал князь и тронул коня.
Всадники выровнялись за ним по четыре и десятью рядами медленно поехали узкими улицами вон из Калуги. Солнце уже садилось, когда они выехали за ворота. Отряд выровнялся по дороге и медленно стал продвигаться вперед. Князь Теряев ехал шагом, погруженный в свои мысли, но через короткое время вдруг подумал о цели своей поездки и, сжав бока коня ногами, взмахнул плетью; мгновенье — и весь отряд помчался во весь дух, словно за ним была погоня.