Власть земли
Шрифт:
А Гонсевский был на Сретенке, куда уже подошел князь Пожарский со своим ополчением. Он уже успел двумя залпами из пушек отразить нападение поляков и поставил острожек подле церкви Введения (на Лубянке), где стал со своими людьми и пушкарями.
Ходзевич и Свежинский встретили взволнованного гетмана. Он скакал со своим отрядом и кричал встречным полякам:
— На Тверскую, в тыл!
Свежинский с Ходзевичем бросились туда, к ним присоединился сам Зборовский, но у самой Тверской они вдруг наткнулись на тяжелые бердыши стрельцов и бросились назад.
На Никитской их били. В тесных улицах их разбивали на кучки и избивали поодиночке.
Гонсевский соединился со Зборовским.
— Маржерет пошел к Яузе. Оттуда тоже идут москали, — отирая кровь и грязь с лица, сказал гетман.
— Плохо дело! — вздохнул Зборовский.
— Ах, если бы нам пана Струся! — сказал Гонсевский.
Свежинский выехал вперед.
— Я извещу его!
— Вы? Как же вы проберетесь живым?
— А на счастье!
— Он пройдет! Сапежинец! — похвалил его Зборовский.
— Тогда с Богом! Скажите, чтобы спешил к нам со всем полком.
— Слушаю!
Свежинский гикнул и помчался, прокладывая себе путь саблей и грудью коня.
— На верную гибель! — задумчиво сказал Гонсевский.
В то же мгновение к нему подскакали несколько полковников.
— Ад кромешный! — заявили они. — Нас разъединяют. В этих улицах не повернуться и коню.
— Ах! — воскликнул Гонсевский. — Я знал все это! Что делать? Дать бой в поле — нас не выпустят из города. Надо вернуться в Кремль и там засесть!
— А москали будут в Белом городе, где все довольство, — сказал Зборовский.
— Сжечь его! — вдруг воскликнул Ходзевич, прислушавшись к разговору начальников.
Лицо Гонсевского просветлело.
— Мысль, мой пан. Пусть жолнеры возьмут факелы и жгут город. Мы им оставим пустыню! Жечь!
— Огня! Огня! — пронеслось среди поляков.
Жолнеры спешились и устремились во все стороны с факелами, паклей, просмоленной лучиной. А бой кипел на всех улицах, в переулках, на площадях, жестокий, беспощадный бой. Разрозненные отряды поляков сходились на Никитскую улицу, где стояли полки Зборовского, Гонсевского, Маржерета, и готовились прокладывать дорогу к Кремлю. Русские окружили их сплошной стеной.
Глава VIII
Пожар Москвы
Силантий дал вволю поработать своему мечу. Он первый начал свалку в Китай-городе, а потом, все распаляясь воинским жаром, поспевал в каждый проулок, к каждому перекрестку, где били поляков.
— В мечи! — кричал он в одном месте и, махая своим огромным мечом, вел за собой удалых москвичей с дубьем и топорами. — Выворачивайте камни да на крыши несите, — учил он в другом месте. — На три части разделитесь: одни камни ворочайте, другие — тащите, а вы на бритые головы бросайте!
Потом, во главе целого отряда мужиков и извозчиков, он очутился на Никитской улице, и благодаря его натиску дрогнули и побежали немцы.
— Что, Петр Васильевич, жарко? — пошутил он, сойдясь с Тереховым.
Тот тряхнул кудрями, так как его шапка давно упала с головы в бою, и ответил:
— Третий раз отбиваем бритых.
Вся Никитская представлялась полем битвы, разделенным надвое. С одной стороны москвичи за тремя заставами, с другой — поляки и немецкая пехота.
Князь Теряев-Распояхин поспевал везде. Он соединял разрозненных и давал им начальников, указывал им дело, иногда сам вел в бой; участвовал в бое на Никитской, поспел и к Сретенке и не один раз побывал в острожке у Пожарского.
— Гоним ляхов, — сказал он князю со сверкающим радостью взором, — вовремя поспел ты, Дмитрий Михайлович!
Но опытный в бою князь только покачал головой.
— Подожди радоваться. Моя помощь не велика, даже если и Плещеев {44} поспеет, а ляхи хитры, и у них есть настоящие стратеги. Еще что они выдумают… — И едва он закончил эти слова, как тотчас воскликнул, протягивая вперед руку: — Смотри, смотри!
Теряев взглянул по указанному направлению, а потом на князя. Вдали вился сероватый дым; мало-помалу он разрастался и уже черными клубами закрывал небо.
— И там, и там! — закричали в острожке.
Теряев оглянулся: в шести местах уже стлался дым, и из него вырывались зловещие красные языки.
— Поляки подожгли город. Скачи и торопи тушить пожарище! — сказал князю Пожарский.
Теряев бросился на коня и вылетел из острожка.
— Горим! — неслось по Москве, и в то же время тревожный набат десятков колоколов гудел в воздухе.
— Тушить! — закричал Теряев, подскакивая к отраду Терехова. — Силантий, веди людей! — И он погнал коня дальше, везде останавливая людей и гоня их на пожар.
В это время поляки с конницей впереди и тяжелой немецкой пехотой позади двинулись к Кремлю. Завязался бой.
Разъяренные москвичи тучей окружили поляков, но, на их счастье, ветер с силой понесся в лицо русским, обжигая их пламенем пожара. Москвичи отступили; поляки прорвались в Китай-город и успели запереться в нем, основав в Кремле свою крепость.
Москвичи на время забыли о них и бросились спасать свои жилища. Стоны, вопли, проклятия, треск пожара и гул набата сливались в один страшный шум.
Маремьяниха, спасаясь от огня и дыма, бежала по улице и звала Силантия, а тот то вытаскивал детей из одного дома, то спасал чье-либо добро, то с другими молодцами разворачивал горящий дом.
По всей Москве стояли крики ужаса, отчаянья, и на каждом шагу происходили раздирающие душу сцены.
У князя Пожарского в острожке собрался совет: Терехов, Теряев, тот же Кузьмич и его друг Стрижов, начальники стрельцов и пришлые люди — все теперь слушались мудрого в воинском деле князя Пожарского.