Власть женщины
Шрифт:
— Вы? Слава Богу! Вы одни можете меня спасти, пойдемте ко мне.
Прежде чем он успел выговорить слово, она увлекла его с собой в будуар и усадила в кресло.
— Слушайте, — поспешно начала она, садясь против него, — мне нужны десять тысяч во что бы то ни стало и не позже завтрашнего дня. Вы можете дать мне их?
По подписанному им ранее чеку она взяла пять тысяч.
— Без сомнения! — отвечал он.
— Благодарю, больше ничего сказать не могу теперь, после когда-нибудь…
Он молчал. Она остановилась, а затем вдруг порывисто обняла
— Как вы добры, вы не знаете как…
Ее слова прервал резкий звонок.
Тамара Викетьевна вздрогнула и побледнела.
— Это он, это князь… Я должна с ним говорить наедине.
— Я имею полное право слышать все, о чем вы будете говорить с ним! — побледнел в свою очередь Осип Федорович.
— Это невозможно, уходите скорее! — нетерпеливо воскликнула она, толкая его к двери.
— Нет, я не уйду, — твердо, бесповоротно и решительно ответил он.
— О, Боже! Он сейчас войдет сюда! — отчаянно крикнула она и внезапно, обернувшись к Пашкову всем корпусом, со зловещей улыбкой сказала:
— Хорошо, вы хотите остаться, тем хуже для вас, я вас оставляю, но… — баронесса остановилась, — поклянитесь мне, что завтра, несмотря ни на что, десять тысяч будут у меня.
— Клянусь! — едва успел выговорить он, как она толкнула его за ширмы.
Он сел на стул, стоявший у ее кровати, и замер. Не шевелясь, прослушал он разговор, открывший ему все, что он так давно, так сильно хотел знать.
Передать ощущения, которые он пережил в течение этого рокового часа — бессильно перо.
XIV
РОКОВОЕ ОТКРЫТИЕ
В будуар вошел князь Чичивадзе и, не здороваясь с Тамарой, бросился в кресло. Она взглянула на него и нерешительно села рядом.
— Пьер, завтра вы получите десять тысяч!
Он пожал плечами.
— Зачем? Они мне не нужны! — равнодушно ответил он и, вынув портсигар, закурил папиросу.
— Как не нужны? Вы сами сказали, что вам необходимо иметь их как можно скорее! — тревожно воскликнула она. — Я вас не понимаю.
Она устремила на него полный необычайной тревоги взгляд. Он продолжал молча сидеть в кресле, облокотившись правой рукой на стоящий между ним и ею столик, и рассеянно играл левой рукой брелками, висевшими на его часовой цепочке.
— Как же так не нужны? — с еще большей тревогой в голосе повторила она.
— Вы отказали мне в них, а теперь я более не нуждаюсь…
Он небрежно скинул выхоленным ногтем мизинца пепел папиросы в стоявшую на столе бронзовую пепельницу.
— Отказала, потому что у меня их не было, а теперь…
— Они у вас!.. Их не было, когда я молил вас дать мне их, и когда я ушел, пригрозив добыть другим способом, вы нашли возможность получить столько, сколько мне надо! — спокойно проговорил князь и насмешливо взглянул на баронессу.
— Если бы вы знали, как мне трудно было решиться просить их, — тихо сказала она. — Но, Пьер, где же вы их получили?
— Я получу их от отца моей невесты. Я женюсь! — коротко объявил он.
Она вскочила, как раненая пантера.
— Что-о? Вы женитесь! Вы, вы шутите!
— Нисколько! Я говорю серьезно! Я женюсь, и женюсь по любви.
— Серьезно! По любви! Ха, ха, ха! — горько и насмешливо захохотала она, и красивые черты ее лица исказились. — Как же я глупа, что не верю. По крайней мере, первому, что ты женишься. Разве можно было ожидать чего-нибудь другого от тебя, который всю жизнь поклонялся только золоту. У меня его не стало, и ты бессовестно бросаешь меня и продаешь себя другой женщине. Но не смей говорить о любви, слышишь, не смей… О, как ты подл! — крикнула она, делая шаг к нему и через секунду продолжала глухим, сдавленным голосом:
— Ты эксплуатировал меня с пятнадцати лет, пользуясь моей безумной к тебе любовью. Ты велел мне выйти замуж за старика, с которого я должна была вытягивать деньги для того, чтобы ты мог играть и платить свои долги. Мой муж, этот несчастный старик, так горячо любил меня, почти разорился из-за тебя же, а когда наконец отказался давать мне столько, сколько ты требовал, ты, злодей, приказал мне отравить его.
Она остановилась, задыхаясь, с каплями холодного пота на лице.
— О, никогда, никогда не забуду я, как дала яд больному старику, который брал лекарство только от меня и так же доверчиво принял смерть из моих глаз.
Она снова на минуту умолкла.
— В ту ночь, когда я стояла у его трупа, я думала, что сойду с ума, и хотела убить себя, но пришел ты… и своими змеиными ласками усыпил мою совесть. Оставшееся состояние перешло в твои руки, а когда и его не стало, я начала продавать свою красоту, обирала жертвы и, делая их нищими, бросала, как выжатый лимон. Эти люди, которые молились на меня, разоряли своих жен и детей, чтобы давать мне все, что я желала. Их я доводила до самоубийства, толкала на преступления для того, чтобы ты был доволен мной, чтобы ты мог удовлетворять свою страсть к игре. А что ты давал мне за это? Две-три недели в год, продавая каждый поцелуй, каждую ласку на вес золота, и, отобрав у меня все, уезжал, покидая меня до тех пор, пока у тебя были деньги.
Она сверкающими ненавистью глазами смотрела на него.
— Зачем было все это говорить? — произнес он, бросая папиросу в карман. — Разве ты сама не пользовалась всем этим?
— Замолчи! — бешено крикнула она. — Хотя ты всю жизнь старался заглушить во мне все хорошее, но память о моей матери и ее словах не умерла во мне! Я скрывала от тебя, что мне стоила эта жизнь, этот смех и улыбка, когда в душе были смерть или стыд. Я играла в любовь со всеми честными и уважаемыми людьми и обкрадывала их сколько могла. И теперь, когда я не могла сейчас же дать тебе десяти тысяч рублей, потому что у меня не доставало духу просить их у человека, который должен отнять их у своей жены и ребенка, теперь ты бросаешь меня, как ненужную тряпку… Для кого же это?