Властелин джунглей
Шрифт:
Искушение было слишком велико, после короткого совещания решили подождать пока гуляющие дойдут до кондиции и без шума взять их в ножи. Затаившись в окружающем блиндаж кустарнике, замерли, до рези в глазах всматриваясь в чернильную темноту, боясь пошевелиться, боясь даже дышать. Туго взведенные пружины, готовые в любой момент распрямиться, круша все на своем пути. Вскоре веселье ощутимо пошло на убыль, теперь лишь изредка доносились бессвязные пьяные вопли. Потом занавешивающая вход плащ-палатка с тихим шорохом откинулась в сторону и прямо к кустарнику, скрывавшему ополченцев, нетвердой походкой расстегивая ширинку, двинулся изрядно поддатый гвардеец. Пашка вопросительно скосил глаза на Абрека и, получив в ответ утвердительный кивок, неслышной змеей стелясь в высокой траве, двинулся на перехват. Гвардеец вряд ли понял, что с ним произошло: едва переполненный мочевой пузырь наконец излился упругой струей, как земля неожиданно ушла из-под ног, заставляя
— Сколько человек в блиндаже? — вопрос сопровождался очень убедительным покачиванием ножа перед лицом.
— Четверо… — заикаясь от страха, и чувствуя, как по ногам течет струйка мочи, прохрипел грузин.
Спрашивавший удовлетворенно кивнул и сделал короткий резкий жест ладонью. Это было последнее, что увидел гвардеец в этом худшем из миров. Цепкие пальцы уперевшись в глазницы рванули его голову назад, острая мгновенная боль пронзила горло, он еще успел услышать странный булькающий звук, а потом окружающий мир завертелся бешенной каруселью, мелькнули на секунду перед угасающим взором быстрые темные силуэты метнувшиеся ко входу в блиндаж где продолжали отмечать его день рождения, тускло сверкнули в напряженных руках ножи, а потом все сжалось в одну яркую точку, вскоре погасла и она.
Чуть задержавшись возле служившей занавесью плащ-палатки, ополченцы, один за другим, пропали внутри. Короткая возня и так неосмотрительно позволивший себе расслабиться грузинский пост перестал существовать.
Обратно возвращались нагруженные трофеями и, в эйфории от удачной операции, даже не думали о необходимости соблюдать осторожность. Уж больно лихими и крутыми вояками они казались теперь сами себе. Расплата за беспечность не заставила себя долго ждать.
Гортанный вскрик одного из шедших впереди дозорных стегнул по нервам, Пашка, еще не осознав, что произошло, инстинктивно вскинул к плечу автомат. И тут же грохнули очереди. Отпрыгнув в сторону с тропы он широким веером выпустил полмагазина не целясь и заботясь лишь о том, чтобы не задеть никого из своих. Темнота впереди отозвалась мучительным стоном, значит в кого-то попал, и тут же замелькали огоньки дульного пламени ответных выстрелов. Чужая пуля с сочным чмоканьем впилась в ствол дерева рядом, другая сбила ветку кустарника над головой. Перекатившись в сторону, он поймал на мушку вспышкой мелькнувшую в темноте четырехлучевую звезду и принялся методично нащупывать ее короткими очередями. Грохнул взрыв, тугая волна мягко толкнула в лицо — кто-то из ополченцев швырнул гранату. Встречный бой быстротечен и кровав. Не прошло и минуты, как огонь в сторону разведчиков прекратился, мертвы ли их противники, или отошли, предпочтя не связываться с мощно огрызнувшейся группой, они не знали. В любом случае надо было, пользуясь возникшей паузой, спешно уходить. Растревоженная выстрелами ночь уже звенела чужими голосами, где-то совсем рядом из палаток, окопов и блиндажей, передергивая автоматные затворы, выскакивали разбуженные грузинские гвардейцы и бойцы Мхедриони. А времени на то, чтобы сориентироваться и добраться до места ночной перестрелки им понадобится совсем не много.
Пашка, с трудом продравшись через колючий кустарник, надо же, а когда катался здесь под пулями, даже не заметил, вышел на тропу. Совсем рядом лежала какая-то непонятная темная бесформенная масса, тяжело пахло кровью. Он только здесь узнал, что кровь имеет свой запах, густой и тошнотворный, ни на что не похожий. С опаской подойдя ближе Пашка различил контуры человеческих тел упавших друг на друга, оба шедших первыми ополченца — головной дозор. Старшим дозора был Гурам. Нагнувшись над этой перепутанной как какая-то жуткая головоломка кучей принадлежащих разным людям рук, ног и туловищ, осторожно подсветив себе фонариком, он понял, что оба живы, но это не надолго. У Гурама разворочен живот и сизые комки внутренностей вывалившись из утробы пульсируют прямо в пыли тропинки, а второй ополченец, имени которого Пашка не знал, в бригаде все уважительно звали его Дед, получил пулю в грудь и теперь пробив ткань камуфляжной куртки под нагрудным карманом сахарной белизной вытарчивал обломок ребра. Оба были в сознании и явно испытывали страшную боль, но лишь изредка натужно всхрипывали до скрежета стискивая зубы. С трудом переборов неуместный приступ тошноты Пашка резким сильным рывком сдвинул Деда с тела Гурама, как бы там ни было, но помочь следовало сперва конечно однокашнику, и рванул из нарукавного кармана индивидуальный пакет.
— Что с ними? — неслышно подошедший сзади командир группы присел рядом.
— Плохо, оба тяжелые, — сквозь зубы прошипел Пашка, разрывая прорезиненную оболочку.
— Подожди, —
— Чего ждать-то, Абрек, кровь останавливать надо…
Но командир, не обращая больше на него внимания, склонился над ранеными. Несколько секунд он пристально рассматривал обоих ополченцев, причем, как показалось Пашке интересовали его вовсе не раны, по крайней мере на них командир лишь мельком глянул, гораздо дольше он всматривался в искаженные страданием покрытые потом лица разведчиков. Потом, сделав знак Пашке, чтобы отошел в сторону, тяжело вздохнул и потянул из ножен на поясе финку.
— Я все быстро сделаю. Больно не будет, — горячечной скороговоркой прошептал он на ухо Деда. Ополченец обреченно закрыл глаза.
Пашка переводил взгляд с одного на другого, еще не понимая страшной сути происходящего, вернее не желая ее понимать, не допуская даже мысли о возможности такого исхода. Все воспитание, все жизненные представления, все герои любимых книг в один голос твердили где-то внутри, что так просто не может быть, такого не бывает. Но вот нож Абрека уперся в грудь старого ополченца, чуткие пальцы другой руки ощупали ребра, определяя нужную точку между ними ту, в которую сталь войдет, как в масло, без лишних усилий пронзая сердце.
— Убери нож и отойди от него, — тихо проговорил кто-то чужим незнакомым голосом.
И лишь почувствовав, как руки сами собой повернули автомат в сторону Абрека, Пашка понял, что этот напряженный с истеричным надрывом голос принадлежал ему. Пальцы ощутимо дрожали, и белое в предрассветной тьме лицо командира прыгало, никак не желая плотно «сесть» на мушку автомата. Абрек пристально рассматривал подчиненного, внимательно и удивленно, будто впервые видел этого долговязого жилистого парня в самодельной разгрузке. Затем осторожно положил нож на землю и развел руки в стороны.
— Хорошо. Я не буду этого делать. А что дальше? Тащить на себе мы их не сможем, через пять минут здесь будут грузины. Так что делать? Скажи.
Пашка молчал, только все сильнее и сильнее вздрагивал в напряженных руках автоматный ствол.
— Ты думаешь мне их не жалко? Думаешь, что я хладнокровная сволочь, дрожащая за свою шкуру? Или ты не видел, что грузины с пленными делают? Ты такой благородный, спасаешь от меня раненых, а их самих не хочешь спросить? Что они сами выберут?
— Не правильно это. Нельзя о таком спрашивать, — все-таки выдавил, несмотря на застрявший в горле комок Пашка.
— Ах нельзя! А отдать их на милость грузин, даже не дав возможности решить по-другому, можно?! Убери автомат, и уходите, уходите оба! Ну, это приказ!
Пашка только после этого окрика осознал, что рядом, плечом к плечу с ним стоит Бес, такой же зло собранный и напряженный, готовый к прыжку. Он и сам было подобрался, уже зная как надо развернуться в воздухе, чтобы достать Абрека и отбросить его в сторону от раненых. Уже начал, как много раз до этого, мысленно прокручиваться сценарий короткой схватки, в которой у Абрека не будет ни единого шанса, вот только закончится мысленный проигрыш, и обманчиво расслабленные мышцы получат команду «Фас». И вдруг он поймал наполненный мукой взгляд черных глаз Деда. В этом взгляде был приказ, строгий и точный, ослушаться его не было никакой возможности, это было как последняя воля умирающего. И повинуясь магнетизму и внутренней силе этих глаз, Пашка опустил оружие. Веки старого абхаза медленно закрылись и вновь поднялись, показывая, что он все правильно понял. И тогда Пашка сомнамбулически, как во сне, развернулся и медленно побрел в сторону берега. Бес шел рядом, то и дело исподтишка бросая быстрые взгляды на будто окаменевшее отрешенное лицо друга. Вскоре за их спинами ударила короткая автоматная очередь. В ответ загрохотали выстрелы, послышались азартные крики, и хлопнул взрыв ручной гранаты. Гвардейцы в основном были вооружены АКМами, у Абрека был АК-74, «голоса» этих автоматов для тренированного уха вполне различимы, и друзья с напряженным вниманием ожидали момента, когда в басовитый рокот АКМов вновь вплетется скороговорка их «младшего брата». Короткие злые очереди АК-74 слышались еще долго, судя по звукам Абрек, отстреливаясь уходил в глубь чужой территории, уводя преследователей от двух желторотых птенцов, последних из его отряда. Стрельба смолкла, когда они по пояс в ледяной воде вброд переходили быструю говорливую Гумисту. Оба понимали, что это значит.
Кайсяку — последняя услуга уходящему из жизни другу. Горькая честь, от которой нельзя отказаться. Помощь при последнем плевке в лицо смерти, ведь когда человек сам выбирает день и час свидания с вооруженной косой старухой иначе как презрительным плевком ей в лицо это не назвать. Иногда помощь в том, чтобы не мешать… Бес не захотел, оказать ему такую услугу… Что ж, его нельзя винить, ведь он не самурай… Прочертив короткую огненную дугу очередной окурок летит из окна наземь, пронзая ночь, чужую, такую же как тогда… Ту, в которой он не должен был дожить до рассвета, но его жизнь и жизнь Беса выкупили три других жизни… Помнит ли об этом Бес? Пашка не знал…