Властелин Руси
Шрифт:
В горнице быстро стало жарко, запахло сладкими благовониями – Любима даже хотела попросить кого-нибудь из хозяев распахнуть дверь… Однако увидала, как молодой волхв, наоборот, вставил в пазы засов.
– Испейте, гостюшки дорогие! – Велимор с поклоном и улыбкой на устах поставил прямо на глинобитный пол большие деревянные кружки.
Гостьи выпили почти разом, правда, Любима лишь пригубила – кто знает почему? Наверное, вспомнила слащавые улыбки волхвов?
На середину горницы вышел молодой волхв Велимор, пригладив волосы, в руке бубен:
Аще песенны сказанияО Перуне-громовержце,О Мокоши – сырой земле!– О Мокоши – сырой-земле! – вслед за остальными волхвами хором повторили все.
– Плывет по небу лыбедь-птица, – продолжал отрок.
По небу лазоревому, тучами убранному,А с тучи той бьет сине молния!– Бьет сине молния! – повторили волхвы.
Старец со змеиным ожерельем пристально оглядел девок и незаметно для них подмигнул Велимору. Тот, кивнув, поднял вверх бубен. Заколотил, заколошматил все чаще и чаще:
– Бом-бом! Бом-бом!
– Гром гремит! Гром гремит! – зачастили волхвы. – Бом-бом!
– Аще счастливицы девы! В пляс! В пляс!
– Бом-бом!
– Гром гремит! В пляс, в пляс!
Словно притянутые невидимой нитью, девушки повскакали с лавок и закружили по горнице, едва не сбив с ног успевшего отскочить к очагу отрока.
– Гром гремит! Гром гремит!
Положив руки друг другу на плечи, все чаще покачивались девы в такт ударам бубнов. Глаза их – васильковые, зеленые, карие – закатывались, на губах у многих выступила белая пена.
– Гром гремит! Гром гремит! Летит лыбедь-птица!
– Пора! – Старый волхв Колимог ткнул под ребро юного жреца Велимора. Тот кивнул и, подхватив бубен, ворвался в середину девичьего круга.
– Гром гремит! Гром! Гром! – изгибаясь, заорал Велимор, забил в бубен, со лба его, умащенного благовониями, полетели капли тяжелого пота.
– Летит лыбедь-птица! Летит! – забыв обо всем, тянули к ему руки девы.
А молодой волхв вертелся все быстрее и быстрее, увлекая за собой хоровод дев. Старый Колимог бросил в очаг пахучие травы – повалил густой зелено-синий дым, в углах погасли светильники. Сразу же сделалось темно, как в пещере, лишь, отражаясь в девичьих глазах, мерцало в очаге зеленое пламя. Кружившиеся в экстазе девушки, казалось, уже не помнили ничего – лишь бы быть здесь, лишь бы вдыхать благовония, лишь бы касаться юного тела жреца.
– Гром! Гром! – надрывался тот, извиваясь.
– Летит! Летит птица! – протягивая руки, кричали девы. Кто-то уже скинул с себя тунику, обнажив стройное, мокрое от пота тело. Примеру одной последовали и другие, правда, не все – оставалась в одежде рыжая Речка, еще несколько девушек в углу и Любима, ощутившая вдруг, как кто-то резким движением разорвал у нее на спине тунику вместе с рубашкой. Обнажились смуглые плечи, чьи-то старческие руки, больно стиснув грудь, зашарили под одеждой.
– Гром! Гром! – катаясь по полу, визжал Велимор. Обнаженные девы бросились к нему… А Любима, нагнувшись, схватила с полу тяжелую кружку и что есть силы огрела ею охальника. Обернулась…
Держась за голову, старец со змеиным ожерельем тяжело повалился на лавку.
– Бежим, Речка! – Придерживая спадающую с плеч тунику, Любима схватила подругу за руку и бросилась к двери. С ходу вышибла засов, оттолкнув плечом носатого волхва – тот, словно пушинка, полетел в угол.
– Бежим! – Любима вытолкала на улицу Речку. Следом за ней выскочили еще несколько девушек из тех, что жались в углу.
Уже давно стемнело, и над крышами изб мерцали звезды.
– Держите одежку, девы! – кто-то из выбежавших выбросил на двор охапку шуб и плащей.
Быстро одевшись, девушки со всех ног бросились прочь. Странно, но никто за ними не гнался. Юному жрецу Велимору было не до того, старец Колимог, стеная, валялся на лавке, ушибленный тяжелой кружкой, а двое других волхвов – Войтигор с Кувором – покуда сообразили, покуда выбежали во двор…
– Ищи их теперь, свищи, – зачем-то понюхав воздух, резонно произнес Войтигор.
– Хватит в темень таращиться, – Кувор похлопал его по плечу. – Все одно не догоним, а Вельвед, думаю, и не прознает. Пошли-ка лучше в избу – чай, есть еще там, кем поживиться!
– И правда, брате! – Волхвы переглянулись и с глумливым смехом направились обратно в избу. А там уж начиналась настоящая свистопляска…
– Во, явились наконец! – Дедко Зверин, узрев входящих в залу дев, с силой ухнул об пол ухватом. Воспросил грозно: – Ну, где шлялись?
– Не ругайся, батюшка! – с плачем бросилась к нему Любима. Следом за ней, зарыдав, упала на колени и Речка:
– Не гневайся!
– Я-то не гневаюсь, – криво усмехнулся Зверин. – Эвон, кое-кто упарился уже вас дожидаться! – Он кивнул на скамью, где, удивленно глядя на ревущих девчонок, сидели трое – Порубор, Ярил и Вятша.
– Здоровы будьте, девы! – покачал головой Ярил. – И прям, где были-то?
– Где гром гремит, – с нервным смешком махнула рукой Любима.
Глава 5
АЛУША
Март 866 г. Новгород
Новгородская история конца девятого – начала одиннадцатого века освещена источниками чрезвычайно слабо, тускло. Единичные и обрывочные сведения летописей… известные наперечет, упоминания скандинавских саг о столице Северной Руси, именуемой Хольмгард, добытые в последние десятилетия не столь уж и обильные археологические данные… Поэтому многое из его истории (если не вся история) остается в сфере предположений и догадок. Проделаем и мы свой путь по этой зыбкой почве.
На левом берегу седого Волхова привольно раскинулись огороженные высокой деревянной стеною усадьбы Нового Города. Все улицы, часть которых – еще только часть – вымощена положенными на коровьи челюсти бревнами, спускались к торговой площади, к реке, к пристаням-вымолам, параллельно речным ворам весь город пересекала на пробой длинная улица, которая так и называлась – Пробойная, на ней, близ Торга, селились богатые купцы и бояре, все на левом берегу. На правом же пока лишь только ветер шумел, да чуть вверх по реке, ближе к Ильмень-озеру, возвышалась на крутом холме крепость покойного Рюрика, омываемая водами трех рек – Волхова, Волховца и Жилотуга. Внизу, у холма, далеко выдавался мыс, образуя удобную гавань с причалами для ладей. Там же стояли длинные приземистые амбары для хранения сетей, стойла для скота, глинобитные печи для выпечки хлебов и лепешек. Над всем этим гордо возвышалась крепость, именно к ней – а не к Новгороду – больше подходило название Хольмгард – «Город на острове». Именно там, за крепостными стенами, жили дружинники и лучшие люди князя.