Властелины удачи
Шрифт:
Тони не ходила в муниципальную школу. Ее сразу же определили в частную Академию Сивью. В старших классах она стала редактором школьной газеты и ежегодника, членом студии драмы и президентом «Le Cercle Francais» [26] . Она играла в баскетбол и теннис.
Если Антония и выделялась в Сивью, то лишь одним: ее родители жили вместе. Редко у кого из девочек были полные семьи. Потом она стала такой же, как все. Она знала, что родители иной раз ссорятся. Но Тони несказанно удивилась, когда в четырнадцать лет добрая седовласая женщина в толстых очках спросила, хочет она жить с отцом или
26
Французский кружок (фр.).
Что Тони хотела… позднее, она сочла свои тогдашние мотивы голым детским цинизмом. Она хотела спать в собственной комнате, с Щенком под кроватью, плавать в своем пруду, выходить в море на «Максиме». Что означало — жить с отцом. Так она и ответила.
Ей не пришлось испытывать чувства вины за свой выбор. Потом она узнала, что у Бланш был долгий, десятимесячный роман с адвокатом из Майами, о котором в конце концов узнал и доктор Максим. Адвокат, как выяснила Тони, навещая мать, терпеть не мог ни психиатрии, ни морской рыбалки. Он отдавал предпочтение гольфу и теннису, которым теперь увлеклась, по ее собственным словам, и Бланш.
Не прошло и года, как доктор Максим женился на другой высокой загорелой блондинке. Звали ее Моргана, она восхищалась его шхуной и говорила, что любит его дочь и собаку дочери. Говорила вроде бы искренне. Моргана попыталась подружиться с Антонией, и та ее приняла. Так что для Тони смена матери, если не считать начального шока, прошла практически безболезненно.
3
Когда Антонии исполнилось пятнадцать лет, ее безоблачное детство — забавы со Щенком, купание в пруду, рыбалка с «Максима», занятия в Сивью, пробуждающийся интерес к мальчикам, — омраченное разве что непостижимостью задач по тригонометрии, оборвалось в один день: 7 декабря 1941 года.
Тони интересовала война. Интересовала до такой степени, что она держала в спальне карту Европы, вырезанную из «Нэшнл джиогрэфик», и отмечала красными и белыми флажками наступление и отступление армий. Правда, все это происходило далеко-далеко, в тысячах миль от Флориды. Но в первую же неделю после седьмого декабря «Максим» вытащили из воды и закатили в ангар, где и оставили на неопределенное время. Хуже того, в одну из январских ночей ее разбудил далекий грохот, а горизонт на востоке окрасился багрянцем. Немецкая подлодка торпедировала танкер в двадцати милях от побережья, в тех водах, где Максимы ловили рыбу двадцать уик-эндов в году. Война не просто подошла к их дому: она поселилась у них во дворе.
Пляжи закрылись. Национальные гвардейцы патрулировали их днем и ночью, опутывали колючей проволокой, строили укрепления на случай внезапной высадки немецких коммандос. Власти Форт-Лодердейла готовились к отражению как бомбардировок, так и атак десанта подводных лодок. Отца Тони вызвали в больницу, где включили в одну из бригад «скорой помощи», приданных Национальной гвардии. Ее мачеха училась работать на коммутаторе в центре связи Национальной гвардии. Когда они уходили на учения, Антония оставалась дома одна. Тяжелые, не пропускающие свет шторы затягивали окна, и Тони не могла видеть, что происходит снаружи. Она выключала в доме свет и через люк выбиралась на крышу, где провела много ночей, вздрагивая от каждого шороха. Дважды она видела взрывающиеся после попадания торпед корабли.
Все
В это же время произошло первое знакомство Тони с сексом. Где-то за месяц до ее семнадцатилетия два парня умудрились разжиться бензином и пригласили двух девушек проехаться в большом старом синем «паккарде» в Эверглейдс. Там они нашли укромное местечко, одна парочка отправлялась гулять по окрестностям, любуясь красотами дикой природы и оставляя второй заднее сиденье «паккарда». Полчаса спустя они менялись местами. Тони так возбудили опытные руки и губы молодого человека, что она пошла несколько дальше, чем намеревалась сначала.
Потом она решила, что молодой человек воспользовался ее наивностью, и более с ним не встречалась. Ей понравился другой мальчик, и несколько недель они предавались любовным утехам на диване в гостиной ее дома, затянув окна черными портьерами. Дважды они это делали на крыше, а над ними на высоте двухсот футов летали самолеты береговой охраны, выискивая нарушителей режима затемнения на атлантическом побережье Флориды. Но ни лучика света не проникало наружу, и пилоты не видели, что делается на крыше.
4
В мае 1944 года Антония Максим закончила Академию Сивью с лучшими в выпуске отметками.
Ее мать хотела, чтобы она поступила в колледж Роллинса, отец рекомендовал ей университет Эмори, а мачеха советовала идти в Рэдклифф. Она подала документы в эти учебные заведения и еще в несколько других. Ее приняли всюду. Она выбрала Рэдклифф.
Фотографии, которые она посылала с заявлением, показывали, что девушка она исключительно симпатичная. Лицо ее потеряло детскую округлость. Волосы свободно падали на плечи. Она была красива, но без фарфоровой кукольности.
Вторая миссис Максим активно участвовала в деятельности демократической партии. В сорок четвертом году ее избрали делегатом на национальный конгресс. Она прилагала немало усилий, чтобы Антония встречалась со всеми известными политиками-демократами, приезжавшими на юг Флориды. Так Антония познакомилась и с сенатором Гарри Трумэном, который баллотировался в вице-президенты в паре с президентом Рузвельтом. Мистер Трумэн заметил, что и у него дочь того же возраста (на самом деле Маргарет Трумэн была на два года старше), и выразил надежду, что Антония Максим будет столь же убежденной сторонницей демократической партии, как и его дочь.
Осенью сорок четвертого года она прибыла в Кембридж, штат Массачусетс. И в первый же день ее охватила тревога, даже страх. Она показалась себе безнадежной провинциалкой, неопытной, наивной, плохо образованной. Через месяц пессимизма у нее поубавилось, она еще признавала за собой провинциальность и неопытность, но уже не считала себя более наивной или плохо образованной по сравнению с сокурсницами. К концу семестра у нее уже сложилось твердое убеждение, что провинциальности в ней, может, и поменьше, чем у многих. Поскольку никто не мог конкурировать в провинциальности с нью-йоркцами, разве что уроженцы Новой Англии. Она уже знала, что ни в чем никому не уступает.