Властитель огня
Шрифт:
– Вы правы, – сказал Габриэль, – и моя жена была бы мертва, и погибло бы гораздо больше невинных людей.
Остальные – по одному – тоже предстали перед комиссией: сначала Иосси и Римона, затем Иаков и последней – Дина, чьи открытия в первую очередь подстегнули расследование деятельности Халеда. Габриэлю больно было видеть, как их – одного за другим – вытаскивают на допрос. Его карьере пришел конец, а что же до остальных, то «История с Халедом», как это стали называть, поставит нестираемое черное пятно в их биографиях.
В конце дня, когда комиссия расходилась, Габриэль ехал на гору Херцль провести время с Лией. Иногда они сидели в ее комнате, а иногда, если было еще светло,
– Где похоронен Дани? – спросила она однажды, когда они сидели под развесистой сосной.
– На Оливковой горе.
– Ты когда-нибудь свозишь меня туда?
– Если разрешит твой доктор.
Однажды Кьяра поехала с ним в больницу. Когда они вышли, она села в вестибюле и сказала Габриэлю, чтобы он не спешил.
– Ты не хочешь с ней познакомиться?
Кьяра никогда не видела Лии.
– Нет, – сказала она, – я считаю, будет лучше, если я подожду тут. Не для меня, а для нее.
– Она ничего не поймет.
– Поймет, Габриэль. Женщина всегда знает, когда мужчина влюблен в другую.
Они больше не ссорились из-за Лии. Их битва с этого момента стала черной операцией, засекреченным делом, которое протекало в атмосфере долгих молчаний и высказываний, окрашенных двойным смыслом. Кьяра никогда не ложилась в постель, не проверив, подписаны ли бумаги. Ее любовь была полна конфронтации, как и ее молчание. «Мое тело ничем не запятнано, – казалось, говорила она Габриэлю. – Я действительно существую, а Лия – лишь в воспоминаниях».
Квартира стала их душить, и они все чаще ели не дома. В иные вечера они шли на Бен-Иегуда-стрит или в «Мону», модный ресторан, помещавшийся в погребе на старом кампусе Безалельской академии искусства. Как-то вечером они поехали по автостраде номер 1 в Абу-Гош, одну из единственных арабских деревень на этой дороге, выживших после эвакуации по плану Дале. Они ели гумус и жареного ягненка в открытом ресторане на деревенской площади и на какой-то миг сумели представить себе, как все могло бы быть, если бы дед Халеда не превратил эту дорогу в зону убийства. Кьяра в память об этой поездке купила Габриэлю дорогой серебряный браслет у деревенского мастера. На следующий вечер она купила ему на улице Короля Георга серебряные часы к браслету. «Памятки, – назвала она их. – Мелочи, чтобы помнил обо мне».
Когда они в тот вечер вернулись домой, на автоответчике было сообщение. Габриэль нажал на кнопку «Воспроизведение» и услышал голос Дины Сарид, сообщившей ему, что она нашла человека, который был в Сумайрийе в ту ночь, когда она пала.
На следующий день, когда комиссия разошлась, Габриэль поехал на Шейнкин-стрит и забрал Дину и Иакова из кафе на улице. Они отправились на север в пыльном красноватом свете по идущему вдоль берега шоссе, мимо Нетаньи. Через несколько миль после Казарии перед ними встала гора Кармель. Они объехали залив Хайфы и направились в Акко. Габриэль, продолжая путь на север – к Нахарийе, вспомнил об «Операции Бен-Ами», когда колонна «Хаганы» ехала ночью по этой дороге, получив приказ уничтожить арабские деревни в Западной Галилее. Тут он увидел странное коническое сооружение, сверкавшее белизной над зеленым покровом апельсиновой рощи. Габриэль знал, что это необычное здание создано в память о детях Яд-Лайеледа, это музей в память о холокосте в кибуце Лохамей-Хагетаот. Это поселение было основано после войны людьми, пережившими восстание в Варшавском гетто. Рядом
Габриэль свернул на проселочную дорогу и поехал в глубь страны. Когда они въехали в аль-Макр, затем начало быстро темнеть. Габриэль остановился на главной улице, не выключая мотора, вошел в кофейню и спросил у хозяина, как проехать к дому Хамзы аль-Самара. Последовала минута молчания, пока араб холодно рассматривал Габриэля с противоположной стороны стойки. Он явно решил, что этот еврей является офицером ШАБАКа, и Габриэль не попытался исправить это впечатление. Араб вывел Габриэля назад на улицу и целой серией жестов указал ему, куда ехать.
Дом был самым большим в деревне. Казалось, несколько поколений аль-Самара жили тут, судя по тому, сколько маленьких детей играло на небольшом пыльном дворе. В центре его сидел старик. На нем были серая галабия и белая кафия, и он курил кальян. Габриэль и Иаков остановились у входа во двор и ждали разрешения войти. Дина осталась в машине – Габриэль знал, что старик никогда не станет говорить откровенно в присутствии еврейки с непокрытой головой.
Аль-Самара поднял глаза и взмахом руки поманил их. Он произнес несколько слов, обращаясь к старшему из детей, и через минуту появилось два стула. Затем пришла женщина – по-видимому, дочь – и принесла три стакана чая. Все это произошло еще прежде, чем Габриэль объяснил ему цель своего визита. Какое-то время они сидели в молчании, прихлебывая чай и слушая стрекот цикад в окрестных полях. На двор забрела коза и тихо боднула Габриэля в щиколотку. Босой мальчишка в халате отогнал животное. Время, казалось, остановилось. Если бы в доме не зажегся электрический свет, а на крыше не было сателлитного блюдца, Габриэль легко мог бы счесть, что Палестиной все еще правит Константинополь.
– Я в чем-то провинился? – спросил по-арабски старик. Это прежде всего приходило в голову многим арабам, если двое крепких мужчин из правительственных кругов неожиданно появлялись у их двери.
– Нет, – сказал Габриэль, – мы просто хотим с вами поговорить.
– О чем?
Старик, услышав ответ Габриэля, задумчиво затянулся своей трубкой. У него были серые, гипнотизирующие глаза и аккуратно подстриженные усы. Ноги в сандалиях выглядели так, будто никогда не знали пемзы.
– Откуда ты? – спросил он.
– Из долины Джезреель, – ответил Габриэль.
Аль-Сарама медленно кивнул.
– А раньше где находился?
– Мои родители приехали из Германии.
Серые глаза с Габриэля переместились на Иакова.
– А ты?
– Хадера.
– А раньше?
– Россия.
– Немцы и русские, – покачивая головой, произнес аль-Самара. – Если бы не немцы и русские, я бы все еще жил в Сумайрийе, а не здесь, в аль-Макре.
– Вы были там в ту ночь, когда пала деревня?
– Не совсем. Я шел по полю недалеко от деревни. – Он помолчал и доверительно добавил: – С девушкой.
– А когда начался налет?
– Мы спрятались в поле и видели, как наши семьи уходили на север, к Ливану. Мы видели, как саперы-евреи динамитом взрывали наши дома. Мы пробыли в полях весь следующий день. А когда снова стемнело, мы пошли сюда, в аль-Макр. Вся моя семья – отец и мать, братья и сестры – все остались в Ливане.
– А девушка, с которой вы были в ту ночь?
– Она стала моей женой. – Еще одна затяжка кальяном. – Я тоже беженец – только внутренний беженец. У меня все еще есть право на землю отца в Сумайрийе, но я не могу туда вернуться. Евреи конфисковали ее и не потрудились компенсировать мои потери. Подумай только: кибуц, построенный выжившими в холокосте на развалинах арабской деревни.