Властитель
Шрифт:
Коптов я заметил случайно: переползая очередной отросток ствола и уже переваливаясь через тепловатое бревно, оглянулся под локоть: сзади, почти сливаясь с сероватым фоном, словно гигантские пушистые гусеницы ползли два копта.
Я пополз быстрее. Копты тоже прибавили; расстояние понемногу сокращалось. Я стал выискивать глазами ранее пропускаемые железные конструкции.
Наконец повезло – вверх уходила винтовая лестница. Ступеньки сварены из железных прутьев. Копты перекатывались сзади, словно змеи или безногие ящерицы. Лестница была свободна от побегов кустарника.
Я на четвереньках, все еще боясь выпрямиться, полз вверх, – звериное дыхание все ближе. Если верить рассказам случайно выживших
Я вполз на предпоследний пролет – верхнего не было. Метрах в трех выше в потолке зиял открытый люк. Пришлось пригнуться: длинное и мощное охотничье щупальце равномерно, словно метроном, качалось из стороны в сторону. Будешь лезть наверх, обязательно заденет. Но из двух зол…
Я выстрелил как можно ниже к основанию побега, – щупальце еще падало, а внизу уже началось нечто невообразимое.
Кустарник словно взорвался; беззвучный взрыв бросил к лестнице всю массу ловчих руконог… будто ошпаренный кипятком клубок змей.
Подпрыгивая, а потом пролезая в люк, я слышал сзади словно бы свист бичей, гигантских бичей – и ужасный крик: снизу в люк вцепились огромные руки копта, когти скребли металл, пытаясь удержать сдергиваемое тело.
Я выглянул: щупальце крепко, кольцом обвившись вокруг ног копта, тянуло вниз. Еще ниже мелькал лопнувший клубок смятого и раздавленного мутанта (кости, прорвав кожу, торчали красными острыми наконечниками). А рядом – умоляющие жалкие глаза не хотевшего умирать зверя.
Я отвернулся. Коптом больше, коптом меньше… Отсюда начинался новый коридор. Пол покрыт запыленным, а здесь, у люка, отвернутым в сторону ковром. Стены обшиты деревянными панелями, с двух сторон – стандартные конторские двери с цифровыми табличками. С торцов еще двери. Снизу скрипели когти копта. Я посмотрел в люк. Копт, сквозь муку напряжения, выдавил почти невнятно:
– Помоги!
Терпеть не могу эти свои порывы, которые когда-нибудь приведут меня в могилу. Выхватив бластер, я отсек петлю, захватившую копга. Освобожденный мутант влетел в люк и обессиленно рухнул рядом.
А что дальше?
Дальше все было просто, убедительно и очень быстро. Копт беспомощно дернул рукой, задел мою ногу, ухватил за лодыжку и так дернул, что я благополучно впечатался всем телом и лицом в многолетнюю пыль ковра. Бластер отлетел. Копт вскочил, перехватил руку, только что потерявшую бластер, завернул за спину, дернул и потащил меня, – словно пустой мешок.
Унижение и злоба не помешали мне выхватить свободной рукой рукоять веерного ножа; я направил его вверх и вперед, а потом нажал кнопку. Меня подбросило вверх – копт, падая, чуть не оторвал руку. Но обошлось, двигать можно.
Копт корчился, проткнутый насквозь десятком лезвий, прочно засевших в стенах и потолке. Ножи без приспособлений не освободишь. Копт конвульсивно дергался и хрипел, подыхая. Конечно, все знают, что у коптов отсутствует кодекс чести. Человеческой чести. Есть кодекс воина и победителя. Коптский кодекс. Все знают… Плечо болело.
Я подобрал бластер. Не глядя на труп, прошелся к дверям. Было тихо. Двери не заперты; запущенные кабинеты, брошенные столы, мониторы, кресла, на стенах – пусто. Торцовая дверь… Я заглянул: круглый зал, светильники по периметру потолка у стен. В противоположном конце ряд дверей. В центре потолка – круглое полутораметровое похожее на люк пятно. Вместо ковра пол покрыт упругим стеклянистым веществом, утолщавшимся к центру зала. И ничего более. Держа бластер наготове, я прошелся вдоль стен к дверям: все заперты. Еще раз оглядел зал.
Меня привлек странный отблеск в середине; там, где полупрозрачное покрытие пола имело наибольшую толщину, проглядывало что-то темное. Я
Мог бы и не делать этого. Над головой сухо щелкнуло; я, отпрыгнув, откатился в сторону – хлынувший сверху поток шипящей жидкости все же достал меня – и выстрелил в потолок. Что-то взорвалось, и гигантский пульверизатор отключился. Комбинезон промок насквозь.
Это была не вода. Я стал быстро раздеваться. Ткань хрустела под пальцами. Ноги едва вырвались из сапог, зазвеневших при падении. Хорошо, что вовремя отскочил в сторону, – на кожу сквозь одежду просочилось немного. Лишь кое-где на сгибах хрустели, отрывались кусочки твердой ткани и сочилась кровь. Дешево отделался. Однако волосы придется сбрить: на голове вместо волос застыл твердый шлем. Кожа рук сочилась кровью в изломах трещин. Шея проворачивалась с болезненным хрустом. Я вошел в коридор-прихожую, запертую с противоположной стороны полированной металлической плитой. В одном месте – явственный бугорок. Я нажал и отступил на шаг. Плита стала прозрачной; я смотрел словно в стену аквариума, где, медленно перемещаясь, плавали мертвые рыбы. Аквариум размерами не уступал тому колодцу с ледяной водой, где я сам недавно плавал, словно рыба. Живая рыба. А здесь, в хорошо освещенном пространстве, медленно перемещались рыбы-люди, рыбы-копты, рыбы-звери… Все – спящие, мертвые, – проплывая, смотрели невидящими глазами, уплывали дальше по кругу, сменяли друг друга… Люди, одетые в звериные шкуры, люди, одетые в ткани, древнее оружие: луки, топоры, мечи. Звери… Олень, собака, огромный, словно медведь, волк, птица, покрытая перламутровой чешуей, приоткрытый, полный острых зубов клюв. Что-то тяжело и твердо опустилось мне на затылок, и все померкло.
2
ПРОБУЖДЕНИЕ К ЖИЗНИ
Кто-то тряс меня за плечо, и в жаркой испарине, с гулко бьющимся сердцем я очнулся. Сознание медленно возвращалось ко мне. Воспоминание, насильно вторгшееся в память, таяло в глубине, в той бездне, где я стремился похоронить все относящееся к ужасам каторги.
Окружающие предметы медленно, с резиновой инерцией получали имена: люди в белых комбинезонах – персонал медотсека, «эстампы» на стене – бежевые анабиозные саркофаги, в одном из которых возлежал я.
Заметив, что я пришел в себя, оператор уступил место долговязому офицеру в черной форме, приблизившему в резких морщинах лицо. Офицер внимательно разглядывал меня, а потом что-то быстро спросил.
– Что? – переспросил я, и он повторил:
– Волков! Ваш серийный номер?
Я не понял, но вдруг всплыла цепочка цифр – фиолетовых, жестких, – и, непроизвольно называя их: XXII – 635718, я вспомнил все.
И странно: пепельное от звезд чело ночи на Уране, где я сумел выжить все долгие десять лет своего тюремного срока, забавная математическая задача, по поводу которой я так долго спорил с тем могучим шведом, съеденным коптами три года назад, сухой и сладкий запах, как бы сидящий без мысли и дела там и сям в ямах мрака, метафизический вкус удачно переброженного вина в старом деревянном чане, случайно обнаруженном под лестницей каптенармуса, известие о собственном освобождении, долгие уговоры вмиг налетевших вербовщиков вступить в гвардейские роты тех или иных планетных систем, где так ценились прошедшие Уран бойцы, – все это плыло в моем сознании, пока в сопровождении оператора шел на обязательный медосмотр. И хотя в отдельности эти мысли и впечатления ничуть не были какими-либо новыми или особенными для меня, они в совокупности образовали, быть может, наиболее благоприятную среду для вспышки, для резкого, как щелчок, упорядочивания того хаоса, что так недавно властвовал у меня в голове. Я медленно выходил из послеанабиозного ступора.