Властители и судьбы
Шрифт:
И отсутствие Геракла заметил Кавн и сказал Теламону; и сказал Теламон:
— Ты умный предводитель, Язон. Сначала ты сказал нам: кто не умеет шевелить мозгами — обязан шевелить веслами. Ты умно пошевелил мозгами, Язон: отделался от Геракла, и — некому состязаться с тобой в избытке славы.
— Эй, вы, — заюлил Язон. — Геракл по велению Зевса возвращается в Грецию, чтобы совершить подвиги, числом — двенадцать, а вы — на меня!
Поверил честный Теламон, что Язон о другом не думал, а думал Язон — о другом.
Пой,
Медея обезумела.
Приближался третий вечер третьего дня.
Медея металась по своей религиозной темнице, примеряя диадемы, браслеты, ожерелья. Она облюбовала золотые серьги: на щитке — чеканное изображение колесницы со скачущими конями, на колеснице — богиня Ника; она управляет конями. По сторонам скачущей колесницы — два крылатых гения. На двенадцатимиллиметровом щитке это изображение. Подвески серег украшены сложным орнаментом: филигрань — тончайшие напаянные проволочки и зернь — подобные каплям пара шарики — образовывали различные узорные цепочки, сплетенные из золотых паутинок.
Медея металась по своей религиозной темнице. Храм Гекаты. Он опоясан стеной. Толщина стены — около восьми метров. От входных ворот начинается мощеная дорога к храму. Вдоль дороги, с обеих сторон, статуи из бронзы. Это — священная дорога, она ведет к храму, а храм на высокой двойной террасе, в центре священного круга, обрамленного оливковыми деревьями.
Медее не доверили главное помещение.
Ее заточили в примыкающее, в котором из-под пола выступала расселина скалы, извергающая одуряющие испарения.
Раньше здесь жил прорицатель Мопс.
Днем, одурманенный испарениями, прорицатель впадал в бредовое состояние, издавал неясные восклицания, — в общем, прорицал. Храм посещался без энтузиазма, колхи посмеивались деликатно, не вникая в прорицания Мопса.
Работал Мопс не более часа в сутки, обрюзг, разжирел, не умывался, подремывал на медвежьей шкуре; и — умер.
Что произошло этим вечером — потом никто не помнил.
Армия колхов бодрствовала на берегу.
Поблескивали медные шлемы. В сиреневом воздухе вечера — костры.
Теламон запомнил: он грыз яблоки, рассеянно сплевывая косточки на пьяного Кастора.
Библида запомнила: она примеряла какие-то украшения, купленные Кавном. Кавн регулярно отвлекал влюбленное внимание сестры.
Тифий запомнил: на руле образовались колонны кристаллов соли, он хотел отполировать руль, да позабыл.
Полидевк и Линкей чертили планы Диоскурии, города, который они мечтали построить в Колхиде. И Полидевк, и Линкей обожали строительное дело. Собственно, их мало волновало руно Язона. Они мечтали построить город.
Язон запомнил: он переоделся в одежды колха и проник в храм Гекаты. Чтобы Язон разглядел ее красоту, Медея зажгла двенадцать факелов, а золотое руно положила возле расселины скалы.
Язон запомнил: Медея была так прекрасна, что у него задрожали колени и губы; он взял руно, а силы воли уйти — недоставало, пока слабоумный Абсирт, пробудившись, не прошептал чудовищно тихо чудовищно нелепую фразу:
— Извини меня, Медея, но ведь руно — золотое!
Царевич и выкрал руно в священной роще, под испепеляющими взглядами страшного механического дракона, испугаться которого у Абсирта не хватало разума.
Когда прошептал царевич, Язон машинально, по привычке воина, бросил копье в сторону шепота.
— Ты убил его! — вздрогнула Медея.
— Ладно, поедешь с нами! — сказал Язон.
— Он — мой брат! — отступила Медея.
— А я — твой муж! — задохнулся Язон.
Что произошло позднее — никто не помнил. В сиреневом воздухе вечера пылали неподвижные костры.
Эмпуса запомнила: вокруг «Арго» проскальзывали светлые, вечерние рыбы, а потом на дне моря запузырились маленькие фонтанчики, а потом со дна моря поднялись гигантские водяные грибы.
Вот что запомнила Эмпуса. Но если бы кормилице доверили писать мемуары, она запомнила бы и не такое.
Каким образом остался в Колхиде пьяный Кастор, а не Линкей, каким образом не осталась в Колхиде с диоскурами Эмпуса, каким образом очутился на корабле Скиф — никто не помнил.
Как просочился корабль между Сциллой и Харибдой? Как промелькнул мимо острова сирен?
Герои опомнились только тогда, когда судно понесло в сторону Ливийской пустыни.
IV. ГЛАВА ЛИВИЙСКОЙ ПУСТЫНИ
Десять дней мы шли по Ливийской пустыне, десять дней и еще два дня.
И на двенадцатый день мы увидели караван. Верблюды плыли, как желтые лебеди, кивая головами, крупными, как у быков, продолговатыми, как у змей.
Караван возник на двенадцатый день. Купцы из Малой Азии везли рабынь, пальцы девочек унизаны жемчугом. Между верблюжьими горбами воздвигнуты глиняные бочки, зелено-коричневые, наполненные водой. Когда верблюд прихрамывал, грузные брызги воды взмывали над бочками, брызги — овальные белые рыбы.
И мы нагрянули на караван — лихорадочными ладонями задержать брызги.
Это был мираж.
И тогда рабы поставили корабль на дюны и сказали:
— Дальше ни шагу.
И тогда Орфей заплакал.
Это было удивительно. За двенадцать дней мы увидели первые капли влаги. Орфей плакал беззвучно, неприкаянно, и кифара за его спиной подрагивала, струны подрагивали, дребезжа. Удивительно: плакал Орфей.
Иронический фракиец, Орфей не плакал, даже когда умерла Эвридика. Он замер. И не было ни одного существа на земле, не сочувствующего молчанию Орфея.