Влюбленная в море
Шрифт:
Значит, кто-то узнал, что Френсис ушел ночью из дома. Она слышала, как брат снова крутит ручку, видела, как он изо всех сил налегает на дверь плечом. Вот он удивленно и встревоженно отступил на шаг, и тогда Лизбет тихо свистнула.
Он быстро взглянул на ее окно. Она знала, что в свете луны можно разглядеть ее лицо, и приложила палец к губам. Френсис понял и указал на дверь. Она кивнула, отошла от окна, схватила лежавшую на стуле теплую шаль и закуталась в нее. Затем открыла дверь своей спальни. В коридоре было очень темно, только в его конце через высокое окно с частым переплетом проникал лунный свет.
Быстро,
Она не без труда повернула ключ и напрягла все силы, чтобы отодвинуть засов. Дверь сразу же открылась, и Френсис, снимая шляпу, перешагнул через порог.
— Спасибо, — прошептал он едва слышно, но Лизбет тут же шикнула на него. Она закрыла дверь и попыталась задвинуть засов, но он был для нее слишком тяжел. Она сделала знак Френсису, и тот загнал засов на место с тихим клацанием, отчего Лизбет снова испуганно зашипела. Он улыбнулся в ответ, словно находил ее страхи смешными, наклонился и чмокнул в щеку — в благодарность за то, что она для него сделала. На Лизбет пахнуло вином. Он выпил достаточно, подумала она, чтобы расхрабриться и забыть о привычной робости.
Но теперь перед ними лежала наиболее опасная часть пути. Пока они шли через холл, Лизбет косилась на сапоги Френсиса. Не лучше ли будет снять их, прежде чем он начнет подниматься по лестнице? Только она хотела шепнуть ему об этом, как вдруг увидела, что Френсис расширенными глазами уставился на верхнюю площадку лестницы. Выражение его лица побудило и ее с внезапным трепетом взглянуть в том же направлении, и то, что она увидела, заставило ее громко ахнуть.
Дверь комнаты ее отца, выходящая на верхнюю площадку, была открыта, и падающий из нее свет осветил лестницу и часть коридора. Одно мгновение Лизбет зачарованно смотрела на этот освещенный дверной проем. В коридор сначала вышла ее мачеха с серебряным подсвечником в руке, а за ней следовал сэр Гарри в ночном колпаке, тоже с подсвечником.
На Катарине был пеньюар из белого шелка, накинутый поверх ночной рубашки, а волосы заплетены в две длинные косы. Темные глаза источали яд, губы хищно улыбались, словно она заранее предвкушала сцену, которая должна была сейчас последовать.
Достаточно было Лизбет увидеть ее, как она поняла, кто запер дверь. Вид сэра Гарри, несмотря на ночную рубашку и колпак, поверг ее в ужас. Он стоял наверху лестницы, опираясь на перила, с багровым от гнева лицом, сдвинув на переносице брови. Тяжелым взглядом он уставился на брата и сестру и гаркнул громовым голосом:
— Поднимайтесь сюда, оба!
Лизбет казалось, что лестнице не будет конца, и они с Френсисом не поднимутся по ней никогда. Пока они шагали вверх ступенька за ступенькой и сапоги Френсиса стучали так, что, наверное, перебудили весь дом, Лизбет чувствовала, как его храбрость и приподнятое настроение, в котором он вернулся домой, медленно, но верно его покидают. Френсис никогда не мог противостоять отцу. С детства он трепетал перед ним, и, когда они достигли вершины лестницы, Лизбет знала, что он весь дрожит, что у него пересохли
— Ну а теперь, сударь, объясните мне, где вы были? — сказал сэр Гарри, едва Френсис ступил на верхнюю площадку.
При свете свечей Лизбет отчетливо видела лицо брата. Он был очень бледен и часто моргал, то ли от яркого света, то ли от стыда. Вид у него был жалкий и глуповатый, и па миг Лизбет поняла, что должен чувствовать сейчас отец.
Властный и тщеславный, но и он всего лишь мужчина. В молодости он, должно быть, был недурен собой, но привлекательная внешность не шла ни в какое сравнение с решительностью и предприимчивостью, с которыми он завоевывал женщин или затевал дуэли. Скажи сейчас Френсис, что ездил в Лондон на свидание с хорошенькой барышней или пусть даже соблазнял какую-нибудь местную простушку, и отец простит его и будет гордиться им.
Но не любовь побудила Френсиса пойти к Кинам, а нечто другое, что пугало Лизбет и чего боялся отец.
— Ну, говори, где ты был? — снова рявкнул сэр Гарри.
— У… у… доктора Кина, сэр.
— Смерть Христова! Так я и знал, Я должен был догадаться, что ты ослушаешься меня. Я говорил тебе, что не потерплю, чтобы ты ходил туда слушать мятежные речи и, еще чего доброго, дал вовлечь себя в заговор папистов. Я запретил тебе бывать у них, так?
— Да, сэр…
— Но ты пренебрег моим запретом. Ты ушел тайком, когда я спал, а потом прокрался в дом как вор, как слуга, но не как благородный дворянин. Видимо, я не могу положиться на твое слово. Что ж, придется преподать тебе урок. Ни в какой Оксфорд ты не вернешься, а отправишься с мастером Хокхерстом на его корабле, в который я вложил значительную сумму. Посмотрим, может быть, море сделает из тебя мужчину.
— Нет, я не хочу. Я не поеду! — воскликнул Френсис, но его протесту явно не хватало убедительности. Его тонкий дрожащий голос был голосом не мужчины, а пугливого мальчика.
— Будет так, как я сказал, — оборвал его сэр Гарри. — Завтра я отправлю письмо Хокхерсту, в котором уведомлю его о твоем прибытии. Ты соберешь вещи и сразу же, как только я все устрою, отправишься в Плимут. А до того запрещаю тебе покидать дом, ты понял? Ты не выйдешь из дома и не предпримешь попыток связаться с доктором Кином или его дочерью. Таков мой приказ. А если ослушаешься на этот раз, а запру тебя в спальне, а то и цепью прикую к кровати!
Закончив речь, сэр Гарри повернулся и с завидным в данных обстоятельствах достоинством удалился в свою комнату, Катарина последовала за ним. Скрываясь за дверью, она напоследок оглянулась на брата и сестру с уничтожающей улыбкой. Френсис продолжал стоять на месте, уставившись на дверь, безжизненно уронив руки и вяло шевеля пальцами, словно у него не было сил даже на то, чтобы сжать их в кулаки.
— Я все равно не поеду, — бормотал он.
Лизбет потянула его за рукав.
— Идем в твою комнату, — позвала она.
Френсис повиновался и пошел за ней, шаркая подошвами. Когда они вошли в комнату и Лизбет закрыла дверь, Френсис бросился на кровать и принялся колотить кулаками по подушке.
— Нет, никогда, ни за что! — выкрикивал он.
Лизбет тем временем нашла трут, зажгла на туалетном столике свечи и подошла к кровати, ломая голову, чем утешить брата. Ей вспомнились слова матери.