Влюбленная в море
Шрифт:
— Неужели, сэр?
— Через год я женился снова. Я не создан для одиночества, как, полагаю, и вы?
— По моему убеждению, мужчине, после того как он повидает мир и поживет в свое удовольствие, непременно следует остепениться и обзавестись семьей.
Сэр Гарри расхохотался своим раскатистым басистым смехом, который прокатился по комнате гулким эхом.
— Готов держать пари, вы порезвились на славу. Меня всегда интересовало — каковы женщины на Азорах, в Индии? Хорошенькие? Как-нибудь вы непременно должны мне о них рассказать. — Сэр Гарри с некоторым усилием поднял с кресла свое дородное тело. — Я выполню вашу просьбу, мастер Хокхерст. Ссужу вам эти две тысячи, чтобы вы смогли купить корабль и оснастку, а за это попрошу у вас треть будущей добычи.
— Как мне отблагодарить вас, сэр?! И что вы скажете насчет другой моей просьбы?
— Вы имеете в виду Филлиду? И здесь я тоже дам вам благоприятный ответ. Можете обручиться с ней, мой мальчик. Мы много лет дружили с вашим крестным, росли вместе, и я питаю к нему глубокое уважение. Он очень высоко отзывался о вас. Этого и моего собственного впечатления вполне достаточно. Вы обручитесь с Филлидой, и она станет дожидаться вашего возвращения с тем же нетерпением, что и я.
— Благодарю, сэр! — просиял Родни, ощущая на сердце такую необыкновенную легкость, которую еще никогда прежде не испытывал. Он получит Филлиду! Ее светлая золотистая красота будет принадлежать ему. Он подумал, что она похожа на лилию, чье нежное совершенство он станет оберегать от грубой вульгарности света.
Но от себя он ее уберечь не сможет. Она воспламенила его, и стоило ему представить, что она принадлежит ему, как дыхание его участилось. Но он будет добр к ней, и, Боже правый, как же он станет любить ее!
Ее красота внушала ему обожание — красота, по которой он так изголодался. Он вдохнет жизнь в ее холодноватые совершенства, и они засияют новым очарованием. Под его руками, в его объятиях она оживет, ее губы согреются, в глазах вспыхнет страсть. Он научит ее любить его, желать его…
Филлида! Филлида! Он жаждал ее любви до умопомрачения. Голос сэра Гарри нарушил его мысли.
— У нас осталось время до ужина, чтобы я успел вам показать своих лошадей, — сказал сэр Гарри. — Есть у меня одна кобыла, которую я считаю лучшей во всем Хертфордшире. Хотите взглянуть?
— Еще бы не хотеть, сэр.
Сэр Гарри повел его на залитый солнцем двор. Пока они шли через сады к конюшням, Родни чувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Он быстро обернулся и увидел маленькое личико, которое тут же исчезло в кустах, и ему показалось, что он узнал ту рыжеволосую девчонку-сорванца, которую поцеловал в аллее.
Он хотел было спросить сэра Гарри, кто она такая, но передумал. Может быть, детям слуг не позволено играть в господском парке, и тогда он навлечет на малышку неприятности. На миг он снова ощутил податливость ее мягких губ и весеннюю свежесть полудетского тела. Он словно держал в руках трепещущую птичку, которая через мгновение вырвалась и упорхнула.
Странно, что его губы запомнили этот поцелуй. Родни целовал многих женщин, но это было нечто иное — губы девственницы, еще не пробудившейся для любви. Он не сомневался, что для нее этот поцелуй — первый. В ней было целомудрие, с которым Родни сталкивался впервые. Ему внезапно захотелось снова увидеть эту малютку, убедиться, что он ошибается, и она на самом деле развеселая ветреница.
Но нет, она, несомненно, чиста и нетронута. Он вспомнил, как затрепетали ее губы, как судорожно и прерывисто она вздохнула, и снова ощутил запах сирени — чудесный аромат весны.
Сэр Гарри бубнил что-то о своих лошадях, его голос тек монотонно и ровно, избавляя Родни от необходимости отвечать или даже следить за смыслом сказанного. Когда они дошли до поворота, он еще раз оглянулся, но уже никого не увидел. Интересно, продолжает ли рыжая шалунья наблюдать за ним?
Она действительно подождала, пока мужчины не свернут к конюшням, и обернулась к юноше, который лежал на траве лужайки для игры в шары, скрытой в зарослях сирени.
— Ушли, — сказала она. — Как ты думаешь, смогу я пробраться в дом незаметно?
— Будь осторожна, если леди Катарина застукает тебя в таком виде, тебе несдобровать, — произнес лениво юноша, не открывая глаз. Он лежал, подставив лицо солнцу, подложив руки под голову.
Девушка неуверенно мешкала. Они явно были братом и сестрой, оба рыжеволосые, хрупкого сложения, с правильными чертами лица. Но то, что придавало девушке очарование женственности, в мальчике выглядело слабостью и изнеженностью.
— А ты не мог бы пойти вперед и проверить, свободен ли путь? — спросила девушка.
— Мог бы, — ответил он, — но лучше я останусь здесь и поработаю над новой поэмой. Ты же знаешь, что чужие нагоняют на меня тоску.
— Зачем он, собственно говоря, явился? — спросила она сердито, невольно дотрагиваясь до губ маленьким пальчиком, и ее большие зеленые глаза, рассеянно глядевшие в пространство, испуганно расширились. Она словно заново пережила тот первый в своей жизни поцелуй.
Солнечный луч, пробившийся сквозь густую листву, заиграл в ее волосах, буйные локоны ожили и зажглись золотым огнем. Пожалуй, девушка не была красавицей, но было в ее лице, еще неведомое ей самой, нечто такое, что делало ее незабываемой для мужчин.
Она неожиданно опустилась на траву рядом с братом.
— Френсис! — произнесла она властно, требуя от него внимания. — Я места себе не нахожу. Если бы только нам уехать отсюда и добраться до Лондона!
— Ты же знаешь, Катарина не позволит, — ответил он.
— Катарина, Катарина! Как будто весь мир вертится вокруг Катарины.
— Ты ей просто завидуешь, — хмыкнул он. — Временами она бывает очень даже ничего.
— Ты это говоришь, потому что ты мужчина. С мужчинами она всегда такая ласковая. Одному Богу известно, почему отец не замечает, как она строит глазки направо и налево. Мне-то до этого нет дела, но, когда я вспоминаю, какой доброй и благородной была матушка, и вижу, как Катарина сидит в ее кресле, лежит в ее кровати, скачет на ее лошади, мне… не хочется жить.