Влюбленные женщины
Шрифт:
Но Биркин уже отступил. На такой вопрос он не стал бы отвечать.
– Есть ли надежда, что Англия станет реальной? Бог его знает. Сейчас она представляет из себя одно большое призрачное облако, сообщество, устремляющееся в небытие. Может, она и обрела бы реальные черты, если бы только не было англичан.
– Ты считаешь, что англичанам придется исчезнуть? – упорствовала Гудрун.
Подобный преувеличенный интерес к тому, что он ответит, со стороны выглядел несколько странно. Казалось, она ищет в нем что-нибудь, что скажет ей о ее дальнейшей судьбе. Ее мрачный, затуманенный взгляд остановился на Биркине,
Он побледнел.
Вскоре он неохотно произнес:
– Да… но есть ли перед ними какая-либо другая перспектива помимо исчезновения? Они должны избавиться от своей особой марки английсскости.
Гудрун наблюдала за ним, словно под гипнозом, не сводя с него пристального взгляда широко раскрытых глаз.
– Но что ты подразумеваешь под словом «исчезнуть»? – упорствовала она.
– Ты имеешь в виду изменение души? – вклинился Джеральд.
– Я вообще ничего не имею в виду, нужно мне это? – отозвался Биркин. – Я англичанин и за это я уже заплатил. Я не могу говорить за Англию – я могу говорить только за себя.
– Да, – медленно сказала Гудрун, – ты, Руперт, очень любишь Англию, очень.
– И покинул ее, – ответил он.
– Нет, не навсегда. Ты еще вернешься, – сказал Джеральд, утвердительно качая головой, словно прорицатель.
– Говорят, вши бегут с трупа, – с горькой усмешкой сказал Биркин. – Вот так и я бегу из Англии.
– О, но ты вернешься, – с язвительной улыбкой возразила Гудрун.
– Tant pis pour moi [80] , – ответил он.
80
Тем хуже для меня. (фр.)
– Как же родина разозлила его! – удивленно рассмеялся Джеральд.
– Вот вам и патриот! – сказала Гудрун, едва ли не насмешливо.
И Биркин больше не отвечал на вопросы.
Гудрун несколько мгновений наблюдала за ним. Затем она отвернулась. Очарование, которое он вызывал в ней, пропало. Теперь в ней остался только лишь один цинизм. Она взглянула на Джеральда. Он был великолепен, словно кусок радия. Она чувствовала, что при помощи этого фатального живого металла она могла уничтожить себя, могла познать все, что хотела. Эта мысль вызвала улыбку на ее губах. А что она будет делать с собой после того, как уничтожит себя? Потому что в отличие от духа, от мирового духа, который так легко разрушить, Материю разрушить нельзя.
На мгновение он выглядел сияющим и отстраненным, озадаченным. Она протянула свою роскошную руку, словно парящую в облаке зеленого тюля, и прикоснулась к его подбородку своими тонкими пальцами художницы.
– И что же? – поинтересовалась она со странной понимающей улыбкой.
– Что ты имеешь в виду? – спросил он, и в его глазах промелькнуло удивление.
– О чем ты думаешь?
Джеральд выглядел так, словно его только что разбудили.
– Похоже, ни о чем, – ответил он.
– Вот как! – сказала она с мрачным смешком в голосе.
И Биркину показалось, будто она своим прикосновением убила Джеральда.
– Ну да ладно! – воскликнула Гудрун. – Давайте же выпьем за Британию –
В ее голосе послышалась какая-то дикая бесшабашность. Джеральд рассмеялся и наполнил фужеры.
– По-моему, Руперт имел в виду, – сказал он, – что англичане должны умереть как нация, чтобы они могли существовать как отдельные личности и…
– Как сверхнация, – добавила Гудрун с легкой ироничной гримаской, поднимая фужер.
Глава XXX
Снег
На следующий день они спустились к маленькой железнодорожной станции под названием Хохенгаузен, которая находилась в конце небольшой долины. Повсюду лежал снег – идеально-белая колыбель из недавно выпавшего, но успевшего замерзнуть снега. По обе стороны этой колыбели возвышались темные утесы, и серебряно-белые потоки устремлялись к бледно-голубым небесам.
Когда они вышли на пустынную платформу, вокруг и над которой был один лишь снег, Гудрун поежилась, словно холод проник в самое ее сердце.
– Боже мой, Джерри, – сказала она с внезапной фамильярностью, – вот это да!
– Ты о чем?
Едва заметным жестом она показала на окружавший их мир.
– Посмотри на это!
Казалось, ей было страшно двигаться дальше. Он рассмеялся.
Они были в самом сердце гор. Высоко над ними, по обе стороны, расстилалось белое снежное покрывало, и в этой долине затвердевших небес человек казался себе маленьким и незначительным – так странно все вокруг сияло, оставаясь неизменным и молчаливым.
– Чувствуешь себя такой маленькой и одинокой, – сказала Урсула, оборачиваясь к Биркину и кладя руку на его локоть.
– Ты не жалеешь, что приехала сюда? – спросил Джеральд Гудрун.
Она не знала, что ответить. Они вышли со станции и пошли между заснеженными насыпями.
– О! – сказал Джеральд, втягивая ноздрями воздух. – Просто прекрасно! Вот наши сани. Давай немного прогуляемся, а потом побежим вверх по дороге.
Гудрун, которая всегда во всем сомневалась, опустилась в своем тяжелом пальто в сани, после того, как Джеральд сел них, и они покатились. Внезапно она вскинула голову и, стремительно вскочив, понеслась, крепко придерживая шапку. Ее ярко-голубая одежда трепетала на ветру, ее плотные алые чулки ярко выделялись на белом фоне. Джеральд наблюдал за ней: казалось, она несется навстречу своей судьбе, оставляя его позади. Он позволил ей оторваться на некоторое расстояние, а затем, вскочив с места, побежал за ней.
Вокруг стояла мертвая тишина. Огромные снежные шапки свисали с карнизов тирольских домиков под тяжелыми крышами, которые вросли в снег по самые окна. Крестьянки в широких юбках, шалях, перекрещенных на груди, и в толстых ботинках оборачивались на нежную решительную девушку, с такой мрачной стремительностью убегавшую от мужчины, который преследовал ее, но никак не мог догнать.
Они миновали постоялый двор с разукрашенными ставнями и балконом, несколько коттеджей, наполовину ушедших в снег; потом была засыпанная снегом пустая лесопилка – она стояла у крытого мостика, пересекавшего спрятавшийся ручей, и они перебежали через него, утопая в нетронутой снежной пелене. Тишина и вселенская белизна наполняли восторгом, сравнимым с безумием. Но ужаснее всего была полная тишина, окутывавшая душу и обволакивающая сердце ледяным воздухом.