Влюбленный дьявол
Шрифт:
— Надеюсь, что так. Мы с няней вместе молились за вас.
Подали закуску. Пока она ела и официанты прислуживали, граф, чтобы развлечь собеседницу, сменил тему:
— Вы не знаете, почему знаменитый театр получил название «Фоли Бержер»?
— И почему же?
— Это название он унаследовал от улицы Бержер, а та, в свою очередь, была названа по имени известного красильщика, державшего там свое предприятие.
— Как, оказывается, прозаично! Граф улыбнулся и продолжал:
— Название Фоли [30] он получил
Он заметил, что Лариса внимательно слушает.
— Позднее, в восемнадцатом веке, это название употребляли для обозначения общественного места, где парижане пили вино, танцевали и развлекались под открытым небом.
— Такие места в Англии и теперь называют «Фоли Бержер».
— Не только в Англии, но и по всему миру. Самый первый мюзик-холл открылся в Париже. Среди прочих диковин там показывали женщину с двумя головами, фокусника, разрезавшего себе живот, вытаскивавшего оттуда жемчужную нить и дарившего бусинки зрительницам.
30
Folie (фр.) — страсть.
Лариса рассмеялась:
— Сегодня многие из присутствующих не обращали никакого внимания на сцену, а многие женщины были одни.
Граф некоторое время не отвечал, затем произнес:
— Как я уже говорил, «Фоли Бержер» — это не то место, которое может посещать настоящая леди как одна, так и с кем-либо!
Лариса удивленно посмотрела на него:
— Но вы же там устроили праздник!
— Мои гости — это совсем не то, что вы.
Она снова вспомнила роскошных женщин, сидевших рядом с графом. Та, в красном платье, которая положила руку на плечо графа, была столь ослепительна, что Ларисе стало ясно, почему он был так недоволен, когда его отвлекли. Граф увидел, что девушке не все понятно:
— У меня мною знакомых, которых, как вы понимаете, я не стану приглашать в Вальмон и которых тетушка Эмилия никогда не примет!
Лариса после минутного колебания спросила:
— Мадам Мадлен говорила о demi-monde. Это и есть ваши сегодняшние гости?
Граф улыбнулся:
— Неплохое определение для них!
— Но они так красивы и привлекательны, — едва слышно сказала Лариса. — По сравнению с ними я чувствую себя серой и невзрачной.
— Вы это серьезно? Хотите я расскажу вам, как вы выглядели, после того как вернулись к столу, оставив в гардеробе шляпу?
Лариса не ответила, а только подняла глаза.
— Так выглядит заря, рассеивающая мглу, когда уже зажглось золото солнца, но еще не исчезли поблекшие звезды.
Лариса затаила дыхание. Его голос был таким искренним, слова исходили, казалось, из самой глубины сердца. Девушка потупила взгляд.
— Спасибо… — пробормотала она. — Вы заставляете меня чувствовать себя неловко.
— Я восхищен вашим умением смущаться, — сказал граф. — Я, кажется, уже забыл, что женщины могут краснеть, а их глаза могут быть такими по-детски невинными. О, дорогая моя, не приведи Господь вам узнать ночной Париж! — добавил он после паузы.
—
— Потому что я не хочу, чтобы вы видели грязь и уродства. Я хочу, чтобы вы оставались сами собой, подобной Афродите, просыпающейся для радостей любви, свободной от грязных чувств, порочащих божество.
Лариса удивленно посмотрела на графа. Она не совсем поняла сказанное, но чувствовала, что каждое произнесенное им слово как бы создает вокруг нее светящееся облако. Ну как она могла подумать, в самых своих дерзких мечтаниях, что граф де Вальмон, сам «мосье Дьявол», станет говорить ей такие вещи? Как хорошо было быть с ним наедине. Ей никогда не приходилось беседовать в такой обстановке с мужчиной. Слова, которые он произносил, и то, как это он делал, казались обращенными не только к ее сердцу, но и к ее душе. Она всегда знала, что любовь — настоящая любовь — явится как божественное начало. Но об этом ему нельзя рассказывать, хотя, кажется, он сам понимает это.
Официанты подали следующее блюдо. Граф попросил:
— Расскажите мне о вашей семье.
Лариса начала с описания увлечения своего отца Грецией.
— Поэтому я и улыбнулась, когда вы сравнили меня с обитательницей Олимпа. Нам с сестрами никогда не избавиться от греческого наследия.
— У вас есть сестры?
— Трое.
— Такие же прекрасные, как и вы?
— Папа называл нас «четыре Венеры».
— Мне очень интересно увидеть их. Лариса замолчала, потом тихо произнесла:
— Если вы увидите Афину и Делию, то после не станете и смотреть в мою сторону.
Граф пристально посмотрел на нее.
— Взгляните на меня, Лариса, — попросил он ее.
Она послушно подняла голову и встретилась с ним взглядом.
— Неужели вы действительно думаете, что мои чувства к вам зависят от того, как вы выглядите, хотя вы и выглядите так, что дух захватывает?
Лариса не нашлась что ответить.
— Нам обоим известно, что наши чувства гораздо глубже, чем кажется.
Лариса слушала, едва дыша.
— Я восхищен вашим лицом, вашими голубыми глазами, маленьким прямым носиком, изгибом ваших губ. Но мое сердце стремится к вашему сердцу, моя душа — к вашей душе. Я чувствую притягательную силу вашей души, вашего характера — все это и составляет мое к вам чувство.
Ларису бросило в дрожь от сказанного. Ей даже не важны были сами по себе слова. Главное было — невысказанное, незримо существующее между ними; казалось, с каждой минутой они становятся все ближе и ближе друг к другу. Она рассказывала графу о своем доме, о том, как искала работу, чтобы Ники мог учиться в Оксфорде. Она знала, что граф все поймет.
В конце ужина на столе появились две чашки кофе. Граф держал в руках стаканчик бренди. Докучливые официанты более не мешали говорить.
— Теперь расскажите, что произошло в Вальмоне, — попросил он.
Тихим голосом Лариса поведала, как в ее спальню пришла заплаканная няня, которая подслушала похвальбу Бернарда, что он отравил по распоряжению старого графа вино.
— Няня считает это правдой?
— Она уверена в этом.
— А вы не усомнились в том, что мой отец способен на такое?