Вместе мы удержим небо
Шрифт:
21
Наконец-то фестиваль и выпуск диска с музыкой группы Гарда. И все-таки все не так, как хотелось бы. Совсем, совсем не так.
Лука втиснула свою палатку между палатками каких-то незнакомых ей ребят. Прямо возле туалетов. Она рассчитывала, что и Гард будет ночевать здесь. Но для палаток группы отведено место на специальной площадке для выступающих. На другом конце фестивальной зоны, как можно дальше от входа, там, где начинается лес. Там он и оставил свой спальный мешок. Все остальные уже отправились на концерт. Тот самый концерт, которого все
Но все как-то не ладится. Накануне вечером Лука впервые присутствовала на репетиции Гарда с группой. Они хорошо сыгрались. Особенно Гард и Сэм. Эти двое что-то даже слишком хорошо.
Лука стоит и пинает ногой колышек палатки; он выскакивает, вся передняя часть палатки валится на землю.
— Ну, кончай дурака валять, — бубнит Гард, не оборачиваясь.
Лука застыла возле входа в палатку. Все ее тело напряжено. Гард сидит на корточках возле примуса, пытаясь вскипятить воду.
— Вот же черт, чтобы меня хватило на весь концерт, я должен выпить кофе. Ну, давай же, работай, примусишка паршивый! Еще на это время тратить.
Гард приподнимает примус и осматривает его со всех сторон. Лука знает, в чем проблема. Нужно снять и прочистить вентиль. Но она помалкивает.
— Ты чего такой никакой? — Лука сжимает кулаки.
— Чего? — Гард наугад крутит торчащие из примуса ручки.
— Странно ведешь себя.
— Черт бы побрал этот идиотский примус. Не могу я без кофе! — Гард трясет примус.
— Ты не мог бы посмотреть на меня?
Лука делает шаг в сторону Гарда. На него надает тень от нее.
— Мне по фигу, что когда мы с тобой вдвоем, ты со мной такой сладкий. Но когда рядом кто-нибудь еще, ты будто и знать меня не знаешь. Я не понимаю, что происходит! — В ее голосе звучит отчаяние.
— Не зуди, а, тебе что, заняться нечем больше, зудишь и зудишь своим козлетоном! Мы так и не попадем на концерт, если ты опять заведешь свою волынку.
Гард открывает бак примуса, подливает керосина.
Что он такое говорит?
Перед глазами Луки мельтешат черные пятна, черные и красные. Тлеющий уголек, который она ощущала у себя внутри с тех самых пор, как увидела в пивной, что Сэм клеится к Гарду, разгорается с новой силой. Разгорается все сильнее, вот-вот полыхнет, когда пламя доберется до того динамита, что у нее в голове: то-то будет взрыв! Лука бросается вперед, она преисполнена сил, ее ноги никогда еще не были такими длинными, такими сильными; она настоящий комок мышц, с размаху пинает примус, тот отлетает на три палатки в сторону; Гард валится на спину, трехлитровая канистра взлетает в воздух, их обоих и всю палатку обдает керосином. Гард вскакивает на ноги и отшатывается назад.
— Ты чего, совсем с катушек съехала? — разводит он руками.
— Если только это может заставить тебя услышать, что я говорю, то я весь этот фестиваль оболью керосином и подожгу к чертовой матери! — цедит Лука сквозь сжатые зубы. — Я больше не могу так, — продолжает она. — Или мы с тобой попробуем выяснить отношения, или давай наплюем на все и разойдемся.
Вот так. Она все-таки сказала ему это. В глазах у нее все плывет, потому что они на мокром месте, по губам текут слезы и сопли.
Гард изумленно смотрит на Луку. Вот теперь-то он видит ее. Лука садится прямо на землю, вытянув ноги перед собой. В горле будто застряла жгучая крапива и тысяча ржавых зубьев пилы. Вся одежда в керосине, все лицо в соплях и размазанной косметике. Платка у нее нет, она сморкается в джемпер. Наступает тишина. Гард проводит рукой по взлохмаченным волосам. Садится на землю. Прямо на керосин. Опускает голову на колени и искоса смотрит на Луку. Она не знает, что делать.
Она не собиралась ничего такого устраивать. Не знает, куда девать глаза. И это теперь, когда Гард наконец смотрит на нее, как она и хотела.
— Иди, сядь сюда.
Гард похлопывает рукой по земле рядом с собой. Лука колупает лак на ногтях. Лак отстает пластинами. Гард смотрит на нее. Лука смотрит в сторону леса.
— Ты действительно хочешь быть моей девушкой?
Гард снова смотрит на нее. Лука по-прежнему смотрит в сторону леса. Не отвечает.
— Эй, Лука? Ответь хотя бы?
— А что я могу сказать, у меня ведь козлетон, который ты не выносишь!
Она сжимает зубы, с силой ковыряет землю палочкой. Губы Гарда начинают было растягиваться в улыбке, но он вовремя спохватывается.
— Извини. Никакой у тебя не козлетон. Это я глупость ляпнул.
Снова воцаряется тишина. Надолго. Гард смотрит в сторону леса. Тяжко вдыхает. Выдыхает. Вздыхает так много раз. Они слышат, как ведущие объявляют начало концерта. Публика неистовствует. Ударник отбивает ритм, затем вступает бас-гитара, ритм окутывает стволы деревьев. Волнами накатывает на палатки. Во всем палаточном городке не видать ни души, они остались тут вдвоем. Гард на четвереньках подбирается к Луке. Убирает с ее лица длинную спутавшуюся челку и прячет ее за ухо. Он стоит перед ней на коленях. Все остальные на концерте. Скачут вверх-вниз перед сценой. Густой низкий голос, словно теплый мед с имбирем, плывет над изгородью и обволакивает их. Такое впечатление, что музыка исходит от деревьев. От нагретой солнцем земли. Звучит только для них.
— Мы опоздаем на концерт, — шепчет Лука.
— Нет, — говорит Гард. Поплевав на свою футболку, он стирает с ее щеки размазанную тушь. — Мы как раз вовремя все делаем.
Он нагибается в сторону и срывает колокольчик, растущий в зеленой траве. Протягивает его Луке.
— Прости меня.
Хоть и сквозь слезы, она не может сдержать улыбки.
— Каждый раз, как ты просишь у меня прощения, ты мне даришь что-нибудь синее. — Она заглядывает в его синие глаза.
— Это ты о чем?
— Об отражателе. Ты что, не помнишь? Когда ты хотел попросить прощения за… эту историю с мотоциклом. Хотя ты был не виноват, — быстро добавляет она.
— Я что угодно сделаю, — шепчет Гард. — Что угодно, чтобы доказать, что ты для меня важнее всех. Я не знал, что ты хочешь. Что ты хочешь быть с таким, как я.
Гард наклоняется к ней. Обхватывает ее рукой за талию и осторожно опускает на заросшую травой землю. Сам осторожно ложится сверху, ему давно этого хотелось, но он все никак не мог отважиться. А вот теперь смог. Губы у него горячие и мягкие, а у нее — мокрые от слез.