Вместе мы удержим небо
Шрифт:
Гард тянется к потрепанной фотографии, приклеенной скотчем к торцу переполненной книжной полки. Отдирает фото от полки и усаживается рядом с Лукой. Показывает пальцем на двух мальчишек во втором ряду. На вид им лет по семь-восемь. Они стоят, тесно прижавшись друг к другу.
— Вы вместе ходили в школу?
— Да еще в детский сад. Мы друг друга знаем всю жизнь. Поняла теперь, откуда у него кличка?
Горшок. Мальчишка на фото острижен, как говорят, «под горшок», и она не видела другой такой стрижки, чтобы действительно так походила на горшок.
— И с тех пор его так и зовут?
— Ага. Теперь все думают, что это
Гард осторожно приклеивает фотографию обратно на стеллаж.
— Ты переехала в город этой осенью?
— Угу.
— Ты сейчас живешь в студенческом общежитии?
— Угу.
— А ты знаешь там кого-нибудь?
— Ну да, конечно. Тех, кто учится в моем классе.
— А у тебя здесь нет родственников или каких-нибудь друзей?
— Нет.
— Ты смело поступила.
Она смотрит на него.
— Я не могла там оставаться. Мне повезло, что я нашла здесь эту художественную школу, в нее принимают тех, у кого нет законченного среднего.
Гард поднимается, пересекает комнату и открывает какую-то дверь. Уходит в другую комнату, продолжая разговор:
— Но ты ведь и раньше занималась живописью? Или, там, рисовала?
Лука вздрагивает от звука мощной струи, прошившей поверхность воды в туалете. Он оставил дверь за собой полуоткрытой, но ей не видно его отсюда.
— Э-э… Ну да…
У тебя наверняка все страницы в школьных тетрадках были изрисованы, особенно те, на которых ты должна была решать задачки по математике. — Он повышает голос, чтобы звук льющейся жидкости не заглушал его слов. — Что, я не прав?
Струя все льется. Она никогда раньше не разговаривала с парнем, пока тот писает. Она не может сдержать улыбки.
— Может, и прав. Может, я и вправду превращала математические задачи в рисунки. Изображала их в рисунках, а потом снова превращала в цифры.
— Чего-чего? Как это?
Лука смеется.
— Ну, а ты, у тебя что было в тетрадках?
— Не было у меня никаких тетрадок.
Струя постепенно слабеет, потом Лука слышит, как он пускает воду в раковине. Он возвращается и показывает пальцем себе на голову.
— Я все держал здесь, в голове.
Он улыбается и снова смотрит прямо на нее. Она никак не может отпустить от себя мысль о двуспальной кровати с двумя одеялами. Отводит глаза.
— Так и чего ты решила делать со своими картинами?
— Н-ну-у… не знаю еще. На самом-то деле на выставку я должна подать две картины.
— Вот черт, надо же. Я хотел бы помочь тебе, честно.
Гард подтягивает брюки. Смотрит на Луку сверху вниз. У него стройные бедра, маленькая попа, на чем вообще у него брюки-то держатся? Сзади им, во всяком случае, не на чем держаться, думает Лука и смеется.
— Что смешного?
— Да ничего.
— Ну, все-таки?
— Может быть, я тебе потом когда-нибудь расскажу.
Он берет Луку за здоровую руку и стягивает ее с дивана.
— Я хочу посмотреть твои картины.
Они стоят посреди комнаты. Слишком близко друг к другу.
— Ты бы только знала, как меня мучает совесть. Надо же суметь сломать руку студентке художественной школы, которой предстоит участвовать в первой выставке. С тем же успехом я мог просто проткнуть тебя насквозь металлическим прутом. Так вроде бывает с красивыми художницами?
Гард печально улыбается.
Лука чувствует, как по всему ее телу разливается приятное тепло.
— А ты слышал о Фриде Кало?
Гард пожимает плечами.
— Одна из песен, которую мы с группой исполняем, посвящена ей. Текст написал не я, но я его знаю, конечно.
— А вы какую музыку играете?
— Ска.
— Ска? Это что еще такое?
— Ну, что-то вроде смеси рэгги и джаза, можно сказать. В общем, так просто не объяснишь. Тебе надо как-нибудь прийти на наш концерт.
— А я не могу просто посидеть в уголке, пока вы репетируете?
Взгляд у Гарда становится напряженным.
— Ну, нет, так не делается. Ты либо участвуешь в группе, либо нет. У нас, парней, так принято.
— А у вас в группе одни парни?
— Есть одна девчонка, Сэм. Она на бас-гитаре играет. Но она тоже одна из нас, парней.
— А-а. Понимаю.
Понимаю, что никогда не смогу быть одной из парней.
6
Лука с трудом дотаскивает до общей кухоньки два пластиковых мешка с продуктами. Только на это и хватило последних крон, остававшихся у нее на карточке. На овсяные хлопья и макароны. Туалетную бумагу и молоко. Линялые голубые занавески с геометрическим узором уныло висят, почти совсем закрывая окна, хотя сейчас разгар дня. На кухне сидит и обедает парень, живущий в комнате дальше по коридору. Лука нерешительно бросает короткое «Привет, как дела?» и рассовывает покупки по своей единственной полке в холодильнике. Полка забита основательно, последний пакет молока втиснуть не удается. Лука оглядывает продукты, стоящие на полочке на дверце холодильника; эта полочка общая. Кетчуп, салатная заправка, горчица, два загадочных соуса и банка, содержимое которой установить не удается. Посередине полочки топорщится, выпирая, картонка апельсинового сока, уже открытая. Лука смотрит на дату: срок годности истек еще два месяца назад. Она берет картонку кончиками пальцев, отковыривает пробку. Когда ей в нос ударяет вонь из картонки, она отводит голову назад. Стараясь отвернуться подальше, она выливает бывший сок в раковину.
— Когда ты выбрасываешь продукты, то пользуйся другой раковиной, — доносится до нее голос парня, стоящего у плиты. — Там отверстие слива гораздо шире, вся дрянь сразу уходит.
Лука недоверчиво смотрит на парня.
— Уж поверь, испробовано.
— Так вот почему раковина все время засоряется?
Он не отвечает. Не надо ей было говорить этого. Теперь у нее появился недруг. Недруг из 302-й комнаты.
Комки гнили, волосатые комочки, от которых несет то тошнотворно сладким, то тошнотворно кислым. Это ими забит слив, как и говорил парень. Она запускает руку в контейнер для бумажных полотенец. Он пуст. Разумеется, он пуст, что это она размечталась? Тогда она пускает горячую воду, отвернув кран до предела. Комочки постепенно растворяются, распадаясь на все более мелкие кусочки. Бросив взгляд на свою забитую до предела полку, она понимает, что другого выбора у нее нет. Впихивает молоко на общую полочку на дверце. Ее молоко уже два раза пропадало отсюда.