Вместе с Россией
Шрифт:
— Вы уже ознакомились с донесениями разведки? — поинтересовался сэр Уинстон у своего довереннейшего сотрудника.
— Да, сэр! — коротко ответил Марш и добавил, еще раз оглянувшись на старичков, сидевших футах [31] в ста от места, где расположился министр: — Не сочтете ли возможным, сэр, найти другое помещение, где мы были бы одни…
Черчилль про себя подивился такой требовательности Эдди. Очевидно, сообщение было действительно очень важным и конфиденциальным. Первый лорд повел Марша во второй парадный дворцовый покой, расположенный через зал от Длинной библиотеки.
31
Английский фут — 0,30479 метра.
Личный секретарь сэра Уинстона за несколько лет совместной работы с патроном впервые попал во внутренние помещения родового дворца герцогов Мальборо. Он был подавлен их роскошью и пышностью. Еще бы! Это не какой-нибудь музей, а жилище сильных мира сего. Правда, Эдди и сам дергал за ниточку, управлявшую поступками одного, из них. Но одно дело — работать с человеком, знать все слабости и сильные стороны его, использовать недостатки, обходить опасности характера и капризы, а другое — попасть в святая святых аристократии!
Они прошли через третий парадный покой, выдержанный в голубых тонах, с мебелью черного лака и огромными гобеленами, представлявшими подвиги родоначальника — первого герцога Мальборо.
Второй парадный покой, где они остались, отличался тональностью от третьего. Потолок и стены были здесь нежно-голубыми, богато отделанными светло-желтым золотом.
Сэр Уинстон устроился на диване в углу и жестом пригласил Эдди сесть рядом. Марш расстегнул кожаную папку, в которой возил всегда самые важные бумаги, достал лист доклада начальника военно-морской разведки сэра Реджинальда Холла и молча протянул его Черчиллю. Пока шеф читал, Эдди Марш с любопытством разглядывал богатейшее убранство зала.
Это занятие Марша прервал возбужденный голос Черчилля:
— Вы читали, что у Вильгельма Второго под влиянием кронпринца и, очевидно, министра иностранных дел фон Ягова созрела идея сепаратного мира Германии и России? Как вы оцениваете эту информацию?
— Милорд! Сэр Эрнст Кассель перед тем, как передать сообщение доверенного лица своего германского коллеги — директора Баллина, друга министра фон Ягова, мистеру Холлу, заметил, для передачи вам, что оно абсолютно достоверно.
— Эдди, а насколько серьезны намерения Вильгельма отдать Дарданеллы России в случае сепаратного мира? Как вы думаете? — вернулся к существу вопроса первый лорд.
Эдди задумался.
— Полагаю, сэр, — медленно выговорил он, — что Германия могла бы пойти на разграничение сфер влияния с Россией на Ближнем Востоке и на демилитаризацию проливов. Но если эти две державы разделят Оттоманскую империю, совершенно невозможно будет удержать не только Персию, но и Индию. Она упадет как спелый плод к ногам Вильгельма… или русских…
— Вы правы! Союз России и Германии станет концом Британской империи… Я буду настаивать перед кабинетом на самой насущной необходимости начинать Дарданелльскую операцию…
— Сэр! По данным милорда Касселя, русские еще не получили германских предложений о Константинополе и компенсации в десять миллиардов золотых марок за причиненный германцами вред России…
Черчилль уже понял, куда клонит его секретарь.
— Очень разумно! — одобрил он невысказанную вслух идею Марша. — Я поговорю с Греем насчет того, чтобы царю в ближайшее время сообщили о том, что мы согласны, при известных условиях, предоставить России Константинополь… Надо дать Романову этот аванс, чтобы не соблазнили его посулы Вильгельма…
Эдди почтительно молчал.
— Передайте в главный штаб мой приказ начинать планирование операций Средиземноморского флота по взятию с моря турецких укреплений в Дарданеллах и прорыву к Константинополю через Мраморное море… Подготовьте все материалы для моего выступления с этим проектом на военном совете…
Петроград, февраль 1915 года
В один из темных февральских вечеров, когда за окном хлюпала промозглая петроградская слякоть, Насте было особенно тревожно и тоскливо. Дежурство в лазарете начиналось только на следующий день, тетушка уехала к какой-то своей старой знакомой, у которой на фронте убили единственного сына — студента, ушедшего добровольцем. Отзывчивая Мария Алексеевна почла своим долгом на несколько дней переселиться к несчастной матери, чтобы разделить ее скорбь.
В квартире было плохо натоплено — истопника Савелия, поспевавшего протапливать печи целого подъезда, мобилизовали на войну.
Самой Насте было безразлично, тепло или холодно в доме, есть ли на плите обед и поставлен ли к ее приходу самовар — апатия охватила ее после известия о том, что Алексей томится в плену у австрийцев. Много дней она проплакала, не отзываясь ни на ласковые уговоры матери, ни на мужественные утешения Марии Алексеевны, поседевшей за один день до снежной белизны. Но потом долг, возложенный молодой женщиной на себя, — помогать раненым воинам — поднял ее на ноги и вернул к жизни, в которой главным сделался лазаретный ритм.
Сегодня на душе было совсем плохо, а пойти и поделиться своей тяжестью почти некуда. Из старых подруг в Петрограде оставалась одна лишь Татьяна Кожина, бывшая Шумакова.
Настя помнила последнее посещение салона Шумаковых, но сейчас даже атмосфера витийствующих политиканов казалась ей милее пустынного одиночества нетопленой квартиры. От Знаменской до Пушкинской — только перейти Невский. Настя решилась и через полчаса уже была у Кожиных.
Татьяна, видя огромные синие тени под глазами подруги, ее несчастный и расстроенный вид, завела Анастасию сначала в свою спальню, попыталась развлечь рассказом о собственных переживаниях, связанных с игрой на бирже Глеба Иоанновича.
Увидев, что эти дела совершенно не волнуют Настю, Татьяна замолкла на полуслове. До нее дошла вся глубина переживаний подруги, и голосом, неожиданно дрогнувшим, она спросила:
— Что с Алексеем? Неужели все так плохо?!
— Он в австрийской тюрьме… — еле слышно ответила Настя. — Я очень боюсь за него…
Татьяна молча обняла подругу и прислонилась к ее плечу головой.
— У меня, — глухо сказала она в плечо Насти, — тоже все очень плохо… даже еще хуже…
От удивления Настя тихонечко ойкнула.