Вместе с Россией

Иванов Егор

Вошли в гостиную. Здесь теперь стояла старая тетушкина мебель, к которой он привык еще с детства. Настя положила розы на лакированное крыло рояля, и Алексей восхитился этим благородным натюрмортом. Все, что ни делала Настя, каждое ее движение очаровывало Алексея. Ему хотелось ходить за ней по пятам и любоваться всем, что она делает.

Тетушка оставила их в гостиной, а сама пошла хлопотать с парадным завтраком. И снова Алексей и Настя потянулись друг к другу. Он молча целовал ее глаза, нос, щеки, шею. Гладил ее мягкие, душистые волосы…

— Как я тебя люблю… родной! — шептала ему Настя. Он впитывал каждый звук ее голоса. Когда она погладила его по щеке, его будто ударило электрическим током. — Пойдем завтракать! — потянула Настя мужа в столовую. — Потом наговоримся…

Тактичная тетушка не донимала Алексея расспросами за столом. Он начал что-то рассказывать о пережитом, о своей благодарности чешским друзьям, которые, рискуя жизнью, дважды организовывали ему побег. О том, как нелепый случай — встреча в вагоне с германским офицером — чуть не стоил ему жизни. Пригорюнившись, его слушала, стоя у двери, и Агаша, пришедшая сменить тарелки.

Настя узнавала и не узнавала в этом человеке своего Алексея. Он изменился не только внешне.

Муж был еще в штатском платье, к которому привык за месяцы своего пребывания за рубежом. Он и в штатском был подтянутым и ладным, словно в военном мундире. Но черты его лица обострились, на лбу пролегли две морщины. Линии рта стали твердые, и только изредка прежняя белозубая обаятельная улыбка Алексея словно освещала лицо изнутри.

«Сколько надо было пережить, чтобы так измениться!» — подумала Настя.

Мария Алексеевна, позавтракав и налюбовавшись Алешенькой, тактично удалилась, заявив, что ее ждет старая знакомая.

— Настенька, любовь моя! — вымолвил Алексей негромко, и в душе Насти задрожали все струны. — Я столько передумал разных дум, столько размышлял над нашей жизнью и задавал вопросов о ее смысле, что пришел к очень важным выводам…

Алексей делился с женой своими переживаниями, мыслями о человеческом величии и низости, о чести и бесчестье, о служении Родине и службе царю. Настя хорошо его понимала. Она оказалась не только милой подругой в жизни, но и большим и умным другом.

«Какое это великое счастье — иметь всегда рядом такого человека, как Настенька!» — думал Алексей, чувствуя, что жена разделяет каждую его мысль, каждое движение души. Насте можно было доверить самое сокровенное, еще неустоявшееся и только нарождающееся в душе; оказывалось, что в тот же миг те же мысли и те же слова готовы были сорваться и с ее уст…

Им казалось, что они и на минуту не могут расстаться, но Алексею нужно было сегодня же явиться в Генеральный штаб и представиться начальнику, генералу Беляеву… Он рассчитывал испросить хотя бы недельный отпуск.

Полковнику повезло. Начальство приняло во внимание всю его одиссею и расщедрилось на целых три недели. Соколовы уехали в Крым, в Гурзуф.

Могилев, июль 1916 года

После утреннего кофе, велев сообщить генералу Алексееву, что доклад на сегодня отменяется, Николай отправился в загородную поездку. Два мощных кабриолета «рено», в первом из которых расположились царь и один из самых приближенных к нему людей — дворцовый комендант Воейков, а во втором глотали пыль солдаты-конвойцы во главе с офицером, устремились по дороге на Шклов. Живописный и неширокий Днепр вьется здесь среди пологих холмов — отрогов Смоленской и Оршанской возвышенностей. Радовали глаз светлые сосновые леса, их не успели свести предприимчивые перекупщики.

Сегодня царю предстоял важный разговор с человеком, специально вызванным в ставку — председателем съезда металлургистов, товарищем председателя Государственной думы Александром Протопоповым.

У Николая голова шла кругом. Штюрмер, которого он считал сильной личностью и потому назначил в январе премьером, пока не мог справиться с думской оппозицией. Совсем недавно, в начале июля, царь наконец решился. Когда Сазонов, этот заводила смуты внутри совета министров, взял краткосрочный отпуск и поехал отдохнуть в Финляндию, Николай уволил его от должности и назначил исполнять ее того же Штюрмера. Не беда, что новый министр, принимая иностранных послов, сажал с собой рядом товарища министра Нератова, и тот вел всю беседу, а Штюрмер лишь произносил «Мгм!» и «Надо полагать!..».

Гораздо большую опасность государь видел в поведении союзных послов и правительств. Первыми, как водится, о смещении своего милого дружка Сазонова пронюхали Палеолог и Бьюкенен. И что возмутительно: прослышав от Нератова об отставке Сазонова, бесцеремонный сухарь Бьюкенен снова осмелился влезть во внутренние дела русской империи!..

«Это совершенно невероятно! — возмущался мысленно Николай. — Который раз он позволяет себе учить меня, вмешиваться в мои распоряжения!.. Однажды он посмел предлагать мне отдать нашу половину Сахалина японцам за японский корпус и так и не понял, что совершил грубую бестактность… Теперь он осмеливается присылать мне секретную телеграмму…»

На лице главковерха, мчащегося в автомобиле по мягкой грунтовой дороге со скоростью пятьдесят верст в час, не отражалось ничего, кроме удовольствия от езды. Но разум его кипел, он даже вспомнил слова телеграммы Бьюкенена ему, самодержцу всея Руси:

«До меня дошли упорные слухи, что ваше величество возымели намерение освободить господина Сазонова от обязанностей министра иностранных дел вашего величества. Так как мне невозможно просить аудиенции, я решаюсь на это личное обращение к вашему величеству и прошу, прежде чем вы примете окончательное решение, взвесить серьезные последствия, которые может иметь отставка г. Сазонова на важные дипломатические переговоры, которые ведутся сейчас, и на еще более важные переговоры, которые не замедлят возникнуть по мере продолжения войны».

«Каков нахал! — думал царь. — Указывать мне, кого следует держать в министрах!.. Угрожать провалом дипломатических переговоров сейчас и потом!.. Это переходит всяческие границы! Самое возмутительное, что это, оказывается, не личная позиция, позиция зарвавшегося британского посла, а мнение и его правительства!.. Ведь Бенкендорф из Лондона сообщает, что отставка Сазонова сразу же подернула дымкой доверие британского правительства к русскому, что в Лондоне считают этот законный акт русского царя событием такого «глубокого значения», что им «потрясен весь мир»!..»