Вместе во имя жизни (сборник рассказов)
Шрифт:
Это произошло вечером.
Впрочем, здесь, под землей, сам черт не разберет, когда день, когда ночь, вечер или утро. Отойдешь шагов десять от забоя — и ты как в могиле. Галерея петляет, и свет загораживают каменные выступы. Так как солнца нет, не по чему определить время суток. Оставались часы, они показывали, что близится вечер.
Тогда и случилось что-то необычное. И пришло это сверху. Я твердо знаю, что оно пришло сверху. Будто упало что-то тяжелое, и звук тут же рассеялся. Надул кто-то бумажный мешок и хлопнул им о стену. Фонарь погас. Удар прижал нас к стенам. На головы нам просыпалось несколько камешков. И настала мертвая тишина. Мы не дышали, не произносили ни звука. Сперва я подумал, что нас завалило, но вскоре понял, что ошибся. В воздухе не было того специфического затхлого запаха, который издает
Первым опомнился я.
Нет, я не заорал, я только произнес придушенным голосом:
— Дайте свет!
Не знаю, но думаю, что это Грнач высек огонь. Сперва вылетело несколько искр. Потом еще и еще. Грнач угрюмо пробурчал что-то, и после этого вспыхнуло красноватое пламя. Через минуту зашипел и светильник, осветив забой и всех нас.
— Подождите! — пробормотал я и взял светильник. Потом я вылез из забоя и очутился в штольне.
Я так и думал: штольня не была завалена. Тем не менее я шел осторожно. Переступал через камни и сгнившие дубовые балки, наклонял голову, потому что деревянное крепление было местами уже повреждено и подгнившие стойки покосились, словно пьяные. На стенки я уже не обращал внимания и только стремился добраться до шахтного колодца. Там сидит наш металлист, он должен был видеть, что произошло. Господи боже мой, найду ли я его живым?
В глазах стало пощипывать. Они заслезились, и я вынужден был вытереть их грязным рукавом пальто. Вскоре я почувствовал знакомый запах дыма. Здесь что-то взорвалось. Тут меня не проведешь. Старый шахтер взрыв за километр почует. И по мере того как я убеждался и своих предположениях, капли пота выступали у меня на лбу. А потом и все тело покрылось испариной, да так сильно, что, выйдя к главной штольне, я был мокрый как мышь. И это при том — каждый шахтер вам подтвердит, — что места здесь сухие. Один фонолит, из него только пыль клубится, человек человека не видит. Хорошая проверка для шахтерских легких. В голове гудело, будто в улье; определенно все так, как я думаю… Правда, могло случиться, что металлист…
Положение наше, видно, прескверное. Согнувшись, я спешил к шахтному колодцу. Мысли сменяли одна другую. Наверняка металлист лежал там без сознания. Или придется собирать его останки по стенкам. Если не найду его, значит, он на дне колодца…
— Ты здесь?! — крикнул я громко.
Он лежал на спине. Казалось, кто-то нарочно его здесь положил. И только шапка отлетела. Одна рука вытянута вдоль тела, а другая откинута в сторону, будто металлист собирался бросить камень. Сперва я подумал, что он мертв. Но это было не так. Когда я его потряс, он поднялся и, как дурачок, стал таращить на меня глаза. Потом схватился за голову и сел.
— Что случилось? — заорал я ему в ухо. — В колодце что-нибудь?!
Но металлист не откликается, сидит и смотрит на меня. Бедняга, у него отнялся язык. И до сего дня он молчит. Задавая вопросы, я внимательно его ощупывал, но ничего не заметил. Все было цело. Тогда вернулся в штольню и крикнул в сторону забоя:
— Все сюда! Ребята, мы не можем больше прятаться! — Помню, при этом я засмеялся.
Не прошло и минуты, как все собрались вместе, только металлист не шелохнулся. Он сидел и безучастно глядел на фонарь, качавшийся у него над головой. Грнач и двое с Нижнего Конца поняли все, что произошло. И только до железнодорожника Громады никак не могло дойти случившееся. Неудивительно: он не провел на шахтах десятки лет, как мы. Он просто не знал, что и как здесь бывает, поэтому и не понимал, что произошло. Наконец удалось ему растолковать, что немцы над нами взорвали шахту.
Душа у железнодорожника и без того под землей в пятки ушла, а это сообщение совсем его доконало: губы его затряслись и задергались — то в смехе, то в плаче.
— Пошли низом, — лепетал он просительно и плача.
Я бы с большой охотой заткнул ему глотку, потому что сказанное им было явной глупостью. Но я сдержался.
Ведь ничего он не понимает в шахтном устройстве. Я только ему ответил:
— Внизу вода, насосы не работают, ведь электричества нет.
Больше я не обращал на него внимания и только освещал фонарем шахтный колодец.
5
В двухстах метрах над нами взорвана шахта, в двухстах метрах под нами вода затапливает шахту. Я не знаю, как устроены нижние насосы, но если они остановятся, то вода начнет подниматься и будет просачиваться в любую щель. Земля размокнет, в штольнях начнутся обвалы. Одному богу известно, как поведет себя вода, если шахту отдать в ее распоряжение. Ясно, что рано или поздно вода может оказаться и здесь.
Растерянные, мы стояли, не зная, что предпринять. Грнач пытался осветить колодец, но свету было слишком мало. Мы совершенно не знали, в каком состоянии находится вход в шахтный колодец. Только заметили, что троса, на котором висела клеть, уже нет. Железнодорожник стал громко молиться, не замечая, что на голове у него шапка. Металлист сидел и шарил руками по камням. Другие двое вместе с Грначем заглядывали в колодец. Это были совсем зеленые ребята.
— Ничего не поделаешь, надо попытаться выйти, — пробормотал Грнач.
— Через фарунг? — с готовностью спросил один из тех, что с Нижнего Конца.
«Эх, ребятушки! — не без иронии улыбнулся я. — Кто знает, как выглядит этот фарунг наверху?» Но вслух я этого не сказал, потому что в глазах у каждого засветился слабый лучик надежды. Ясно, что фарунг наверху поврежден, как и вход в шахту, разве что мы окажемся ближе к свету и дальше от грозного дна шахты, где вода наверняка уже поднимается. Железнодорожник перестал молиться, когда услышал, что все-таки есть какой-то выход. Эх, божий человек, как же тебе хорошо, что ты не знаешь, что такое шахта, как знаем мы! Ты еще можешь надеяться, что выберешься на свет божий. А у нас с Грначем дело обстоит не так, да и те, с Нижнего Конца, надеются лишь наполовину.
— Полезу один, — решил я.
Люди стали возражать. В конце концов один из молодых пошел со мной. Остальные стали сносить наше барахло к шахтному колодцу. На онемевшего металлиста никто не обращал внимания.
На ближайшую выемку я вышел по лестнице и стал медленно подниматься. Параллельно с колодцем, где курсируют подъемные клети, тянется вертикальный ход; до самой поверхности земли ход этот состоит из лестниц и выемок в земле: лестница — выемка, снова лестница — снова выемка. Выемка крохотная, едва на ней повернешься. Отмахаешь двадцать — тридцать ступенек — и снова на твердой земле. А потом снова лестница, и снова выемка. И так повторяется сто, двести метров. Страшно медленно сокращается расстояние. Но сейчас я этого не ощущаю. Преодолеваю лестницу за лестницей, будто мне двадцать лет. Я не чувствую усталости. Наоборот, испытываю облегчение, когда вижу, что впереди отрезок пути не разрушен и все лестницы целы. Чем выше я поднимаюсь, тем радостнее становится на душе. Молодой шахтер чувствует то же, что и я, и, когда мы сходимся, он пытается завести со мной разговор. Но я не отвечаю. Вскоре и он замолкает, будто ему вставили кляп. Он мужественно карабкается за мной по ступенькам, время от времени постукивая о них фонарем. «Только вверх, парень, — говорю я про себя. — Господь бог милостив к таким грешникам, как мы с тобой. Может, он сотворил чудо, и фарунг там, наверху, цел и невредим. Это действительно было бы настоящее чудо».
— Чудо, чудо, — шепчу я сухими губами, потому что сердце у меня начинает пошаливать. И от переполняющих меня надежд, и просто от карабканья — мне ведь пять десятков, не два. Но больше всего оттого, что над нами вдруг забрезжил свет.
Конечно, это не был свет в собственном смысле слова, но оба мы явно видели, что с каждой ступенькой становится светлее. Только в этом было что-то подозрительное. Я стал неторопливо карабкаться, поминутно оглядываясь по сторонам. Шахта взорвана, в этом я уверен. Стены наземных сооружений обрушились, и умирающий день заглядывает внутрь шахты. Только заглядывает. Сможем ли мы его увидеть?! Страшно подумать — до поверхности всего пятьдесят метров, а ты вынужден висеть между жизнью и смертью. Пятьдесят метров! Преодолеем их — и мы спасены, мы живем, мы ходим по земле, радуемся, спим, разговариваем. Только вверх, парень, только вверх, и будь внимателен, потому что мы уже близко к свету и каждую минуту на нас может свалиться либо часть разрушенной стены, либо какая-нибудь балка.