Шрифт:
Елена Фанайлова
ВМЕСТО ПУТЕВОДИТЕЛЯ
Рассмотрим существование Воронежа в качестве культурного пространства. В этом качестве он, несомненно, существует, несмотря на возможность появления текста под названием Воронеж как его отсутствие , иначе где бы, скажем, могло располагаться младенчество Бунина с бутафорским домиком его родителей, или простодушное железное перо топографа, землемера и метафизика местности Платонова, или краткосрочная тень бритого/лысого Улисса Нарбута с его сладкоголосым журналом для воспроизведения акмеистических вечеров, и юность Замятина, город покинувшего ради призраков более крупных кораблей, чем те, что шли к Азову. И Эйхенбаум, уехавший, впрочем, тоже в юношеском, подростковом почти возрасте семнадцати, кажется, лет, из докторской семьи, из уютно свернутого кокона, из зеленого, салатовой зелени, свертка центра города,
местной епархии трупы, улыбчивые косметические мертвецы. Адмиралтейский Успенский шпиль, иллюзорно благопристойный, не способен сшить эту землю с небом, церковь по колено в воде, фундамент погружается в заболоченный берег водохранилища, какие-то иностранные люди собирают средства для спасения утопающих, которое известно, чьих рук дело. Сакральная невостребованность колокольни компенсируется ее использованием в качестве зоны выявления особенностей национального характера, всегда связанных с загулявшим свободомыслием.
Мелкий, нежный гвоздик: старинная афишная тумба, на которой более уместны были бы дуровские аншлаги, нежели наблюдаемые сейчас. Есть еще ржавая от сырости кнопка, прикрепляющая еврейское кладбище, эти толстенькие надгробья с верхушками в виде трапеций, напоминающие супружеские кровати, желтый, расплавленный снег, загаженный воронами и окрестными пьяницами, сомнамбулия снегопада, нелепая уборная строителей соседней многоэтажки почти в кладбищенской ограде, голубоглазая кошачья девушка, с удивлением выглядывающая из-под машины вослед удаляющемуся любовнику, который тощ и независим. Летом там, говорят, появляется сторож, пугающий любителей меланхолического уединения и химически индуцированного времяпровождения.
Еще жив сельскохозяйственный институт, отдельная зеленая роза, любимое место прогулок вышеупомянутого классика, чье доверие к зоологии не раз отмечалось биографами, а тема чернозема под конец просто навязла в зубах было ли в этом что-то искусственное? Так или иначе, стеклянный купол здания отсылает к образу какого-либо смутного берлинского вокзала в кино из жизни революционеров, архитектуре музея Орсэ в Париже или шуткам Портогези с сотрудниками, обнаруженным, увы, на репродукции. Не с чем сравнить этот объем пыльного, дрожащего воздуха, разве что с какой-нибудь библиотекой, так ли уж необходимой учтивым горцам, обучающимся здесь? Время строительства корпусов совпало со временем советских классификаций, когда был написан Ламарк ; Шкловский считал его барочным, это время деталей, оно меж тем закручивалось в бараний рог. Живое барокко города - не педалируемый путеводителями особняк Кваренги и не рифмующийся с ним будто бы Ринальди, и не условный, многажды перестроенный Растрелли, - а летняя улиточная листва лентяя, сирень, райские кущи.
Самодержец планировал центр города для корабельных нужд по примеру своей северной столицы, по такой же простодушной линейке, но пространство в этом месте поступило иначе: презрев среднерусскую привычную плоскость, оно обрушилось в реку, образовав воздушную яму, закрученную спираль. Овальный объем для летания, воронкообразную зелень с утекающими на ее дно строениями можно обнаружить и сейчас, чувствуя эту форму, вероятно, при помощи вестибулярного аппарата: с одной стороны, в центре города всегда подташнивает и кружится голова, как на карусели, и вид прекрасен, и легче дышать, с другой - непременно ощущаешь пределы, наводящие на мысль о не вполне зримых, но от этого не менее реальных стенках воронки. Как будто лежащее пространство делает жест - от себя, и все уходит в этот жест. Эта местность описана, имеет свою мощную мифологию: Кольцов пел плоские пространства; профессиональные знания позволили Платонову назвать все это котлованом; автор Неизвестного солдата был выброшен в разреженный эфир этой сжатой пружиной, успев отметить обрыв, берег, львиный ров.
Внутри вышеописанной воронки находятся в свободном парении: классический особняк губернатора; гостиница Бристоль , ныне Центральная , вырождающийся русский модерн со сказкой о генерале Шкуро и Олеко Дундиче на балконе; деревянная, расписная, варварская восточная шкатулка для жуков- древоточцев бывший табачный магазин, пиратская лавчонка с запахом колониальных товаров, ныне погубленная кооператорами; красного кирпича университетская библиотека, останки коей ностальгируют о своем дерптском замке. Затерявшаяся во дворах синагога - обыкновенно, склад. Унылоплечий бронзовый Никитин и два Кольцова маленький белый бюстик с почему-то звездой Давида на постаменте, в сквере своего имени, и обращенный к вечнозеленому водохранилищу монструозный колосс в шинели Железного Феликса.
Внутри города хранятся коллективные сокровища памяти группы авторов, код их юности, предметы тайных перемигиваний: золотой португальский портвейн в буфете Дома Офицеров, ночные прохладные прогулки в новой шелковой коже, воздух, протекающий тело насквозь через открытые форточки пор, кубинский табак, запах ночной фиалки, велосипед и купания, голубые джинсовые крылья, утренние зябкие улицы, ведущие к вокзалу, мальчики с цветными конвертами пластинок в руках, халтура в ТЮЗе, китайский свиток заснеженного побережья с висящим посредине расплывающимся островом и маленьким четким иероглифом лыжника внизу, - все сохранится, все хранимо, кинопленка, которой не сгореть, не быть смытой. Мы, конечно, погибнем на рассвете на шоссе Москва- Ленинград, как ты когда-то хотела, мы захлебнемся горькой водой многочисленных морей Южной Аравии.
Город, как, впрочем, и многие другие, содержит свою структуру сновидений, чья застройка отличается от наблюдаемой физическим взором, перекрываясь с нею примерно на треть, имея свою архитектуру, тупички и переходы, ощущаемые порой при обычных перемещениях. Путешествия в данных областях улучшают знание истории, позволяя наблюдать город в более истинном, что ли, свете, давая представление о многих объектах, не зафиксированных на генплане. Нельзя с уверенностью утверждать, чтоб город там был как-то особенно хорош, нет, там управляется все та же немного неряшливая метафизика, о которой сновидец имеет представление по собственной дневной биографии, продуктом города являясь и сию метафизику, видимо, размножая, но там можно посетить церкви и монастыри, которых ранее было великое множество, и которые теперь забыты охраняться государством за физической невидимостью.
В этой связи кажется уместным вопрос: как, по каким законам изменяются со временем места существования, ареалы обитания? Кроме как особенностями птичьих миграций, невозможно объяснить отсутствие действующих лиц на скамейке с фольклорным названием банан , над которой нависает дикий виноград, некогда укрывавший курящих филологинь от взглядов любопытных прохожих, - редкая птичка нынче залетит под его сень. Или, скажем, сквер имени великого прасола, - что подвинуло его в конце семидесятых стать прибежищем хипни, добела вытершей об асфальт свою франко-американскую парусину, всегда имевшей шанс распродать фонотеку, расплеваться с братом - членом Римского Клуба, загнуться от цирроза, - потом обернуться оазисом предприимчивых жриц любви, а теперь и вовсе превратиться в какой-то долгоиграющий цветомузыкальный фонтан, воскресную жвачку для бедных? Некогда здесь было немецкое военное кладбище.
Зачем, вообще, город склонен как-то устраиваться, именно что с насмешкой располагая увеселительные, легкомысленные свои заведения и места прогулочных скоплений народа над областями подземной печали? Вот одно из старинных городских кладбищ, обращенное сперва в парк Живых и Мертвых с танцами по выходным (сокращенно - ЖиМ, шестидесятые годы, жизнь настоящих ковбоев, жимолость кладбищенская в этом слове все же сохранялась), а затем в площадку под строительство цирка, с успехом завершенное. Вот дворец спорта и массовых мероприятий над вторым, не менее почтенным. И не убеждайте меня в происках муниципалитета, в профессиональном беспамятстве.