Вначале их было двое...
Шрифт:
— Такой открытой критики в мой адрес я еще не слыхал. Правильно говорили и указывали, что я не вижу перспективы. Завтра на правлении попрошу освободить меня.
— Что за важность, что тебя сильно критиковали. Подумаешь… И меня не меньше твоего критиковали, хотя это было пе на партийном собрании. Важно, что критиковали по-людски, с душой. По-твоему так выходит — коммуниста покритиковали, а он обиделся и ушел в отставку. Не расстраивайся, Аким. Вот что я тебе скажу. Первое — ты хороший хозяин. Умеешь считать и придержать рубль.
Было уже очень поздно.
— Ну, как там Зоя? — вдруг спросил Аким Федорович.
— Пишет — хорошо.
— Ага.
И они разошлись по домам.
Утром Аким Федорович подписал платежные ведомости механизаторам.
23
После своего неоправданного грубого поведения в здании сельхозинститута Павел отправился на вокзал пешком и дорогой укорял себя:
«Как же это я так? Ведь Зоя разыскала меня, пришла… А я… от ревности с ума сошел! Эх!»
На вокзале он увидел в киоске «Книгу о вкусной пище» и не раздумывая купил ее для Матрены Григорьевны. Самому вручить подарок Зоиной матери он не решился, послал книгу с мальчишкой.
Мотря спросила мальчика:
— От кого?
— Павел прислал… Лукьянихин.
Книга насторожила Матрену Григорьевну: неужели Зоя все-таки дала слово этому парню, раз он ей подарки присылает?
Когда правлению колхоза понадобилось послать в область человека, Гирш сказал жене:
— Готовьтесь, завтра поедем в город.
Мотря и Елена захлопотали. Напекли пирогов, зажарили цыплят…
Зое не телеграфировали, чтобы не беспокоить ее: поезд приходит в город в шесть утра. Остановились в гостинице. Мотря и Елена привели себя в порядок и отправились в магазины, а Гирш пошел по своим делам.
И только в пять часов вечера они приехали в общежитие.
— Гурко еще не пришла, — заявила дежурная, но в этот момент сзади послышалось:
— Мама!
Приезд Зоиных родных обрадовал Лиду Боженко: она любила поесть, а Зое привезли много вкусных вещей.
Вечером, к большому удовольствию Матрены Григорьевны, появился Соболевский.
Борис пригласил Зоиных родных в гости. Вместе со всеми отправилась к Соболевским и Лида. Мать Бориса, Розалия Александровна, знала, что в Дубовке Борис не раз гостил в доме Гурко, и решила достойно встретить друзей сына.
Семью Гурко принимали радушно. После обеда профессор увел Гирша в свой кабинет и стал расспрашивать о жизни и делах колхоза.
Борис наблюдал — нравится ли его матери Зоя? Он все не решался просить Зою петь, девушка она с характером, может отказаться, не объясняя причины.
Выручил профессор. Вернувшись с Гиршем в столовую, он обратился к Зое:
— Борис много хорошего рассказывал о вас. Смею просить…
За рояль сел Борис. Зоя предложила спеть дуэт вместе с Лидой. Затем вдруг попросила Бориса принести скрипку, и тогда полились звуки народных мелодий, которые когда-то на скрипке исполнял ее отец. Эти мелодии не раз напевала ее мать. Матрена Григорьевна тихо шептала:
— Ах, доню, доню!..
Отложив скрипку, Зоя попросила спеть что-нибудь Лиду. И наконец, запела сама:
Чого ж вода каламутна…Профессор, словно догадываясь, о чем думает Гирш, сказал ему:
— У Зои большие способности…
Семья Соболевских проводила гостей до самой гостиницы. Матрена Григорьевна в душе торжествовала.
В первые минуты после ухода Соболевских Зоя не могла понять, почему у нее на душе остался неприятный осадок. Соболевские приняли их с искренним радушием. Борис не давал понять, что приглашению родных Зои в его семью придает какое-то особое значение. И все же, когда Зоя вернулась в общежитие, ей стало не по себе.
Она перебирала в памяти все, о чем говорилось у Соболевских. Как будто ничего особенного и не было. В чем же дело?
Наконец поняла: ее пребывание в доме Соболевских носило характер своеобразных смотрин.
— Неужели? — подумала Зоя вслух.
Ну да, так оно и есть. Теперь понятно, почему Розалия Александровна так внимательно разглядывала ее, почему Борис уделял столько внимания ее матери и не жалел похвал Гиршу. Борис, наверное, считает, что он осчастливит Зою, если введет ее в свою семью…
В комнате было темно. Зоя не включала свет, словно боялась, что при свете рассеются ее сомнения, а ей хотелось додумать все до конца.
Вдруг она представила себе Павла, его ясный, серьезный, вопрошающий взгляд.
«Неужели, — казалось, спрашивал Павел, — все, о чем мы говорили с тобой на берегу реки, забыто тобой?»
— Нет! — громко сказала себе Зоя.
Не был спокоен и Павел. Уже в ту минуту, когда Зоя покидала длинный широкий коридор сельскохозяйственного института, он готов был догнать Зою и просить у нее прощения.
Что же удержало его? Ревность? Оскорбленное чувство?
Высокомерным он себя не считал. Воспитывали его комсомол, армия, они были для него хорошей школой.
С того дня, когда Зоя приходила в институт, на его душе лежал камень, Павел укорял себя: при виде Соболевского убежал из общежития, как мальчишка, дурно обошелся с Зоей в институте, когда она разыскала его. А ведь из-за нее, если быть откровенным с собой, он не поехал на Урал, остался в Дубовке. Сумел же он стать выше личного, настоять, чтобы она поехала учиться.