Вне лимита. Избранное

Ирина Ратушинская родилась 4 марта 1954 года в Одессе в семье польских дворян, чудом уцелевших при советской власти и хорошо к ней приспособившихся.

Детство и школьные годы были для Ирины очень тяжелыми. Очевидно для нее от рождения был неприемлем образ мысли советского человека и коммунистическая религия. Все попытки воспитать из нее строителя коммунизма как со стороны родителей, так и со стороны школы приводили к конфликтам, но, поскольку в школе Ирина училась хорошо, эти конфликты не заходили слишком далеко.

С ранних лет Ирина верила в Бога, и эта вера, а не атеистическое семейное и школьное воспитание, формировали и сохраняли ей душу.

В 1971 году она поступила в Одесский университет. Ее студенческие годы прошли мягко и радостно. С первого курса Ирина

стала зарабатывать себе на жизнь, и этот конец финансовой зависимости от родителей облегчил ее существование.

На физическом факультете, где она училась, еще сохранялись остатки хрущевской оттепели, кроме того физика и математика даже в СССР сравнительно независимы.

В 1976 году ласковые студенческие годы закончились, и началась работа, сначала учителем физики и математики в школе, затем ассистентом на кафедре физики в Одесском пединституте.

Столкновения с КГБ у Ирины начались рано. Еще в 1972 году ее пробовали вербовать в осведомители КГБ и, получив решительный отказ, долго пугали и угрожали, но тогда дело кончилось только угрозами.

В 1977 году в одном из одесских театров состоялась премьера спектакля. Ирина была одним из авторов этой пьесы. После премьеры показ спектакля был запрещен, а всех, кто был связан с ним — стали таскать в органы, усмотрев в спектакле антисоветские настроения.

В то время Ирина уже работала в пединституте. Ей предложили войти в состав экзаменационной приемной комиссии, объяснив, что к евреям-абитуриентам следует применять особые требования. Ратушинская отказалась, и через некоторое время была вынуждена уйти с работы.

Стихи Ирина начала писать рано, но сначала — в основном шуточные, к которым серьезно не относилась. Ощущение поэзии как призвания — пришло к ней, примерно, в 1977 году…

… В 1979 году Ирина стала моей женой и переехала в Киев. Советский образ жизни был равно неприемлем для нас обоих, и мы решили покинуть СССР. В 1980 году мы обратились в ОВИР, но получили отказ.

Ни я, ни Ирина не хотели мириться с существующим в СССР беззаконием. Первое правозащитное письмо, которое мы написали, было обращено к советскому правительству по поводу незаконной ссылки академика Сахарова.

В августе 1981 года Ирину и меня вызвали в КГБ, где нам угрожали арестом в случае, если мы не прекратим правозащитную деятельность. От Ирины потребовали, чтобы она перестала писать стихи.

Вскоре последовали репрессии. 5 ноября 1981 года меня уволили с работы и работать по специальности я уже не смог. Наша семья оказалась лишенной средств к существованию, зарабатывали на жизнь как придется: ремонтировали квартиры, я подзарабатывал слесарной работой.

10 декабря 1981 года во время демонстрации в защиту прав человека на Пушкинской площади в Москве Ирину и меня арестовали. Дали по десять суток. Первый срок Ирины — в Бутырской тюрьме.

19 апреля 1982 года нас пытались отравить, опрыскав двери нашей квартиры ядом. Нам повезло: злоумышленников в штатском случайно спугнули. Ирина, я и еще три человека отделались легким отравлением…

Когда в августе 1982 года нам предложили батрачить на уборке яблок, мы охотно согласились, нуждаясь в заработке. О том, что это предложение исходит из КГБ, я узнал уже потом, после ареста Ирины. Для КГБ эта наша работа была очень удобна: мы работали в бригаде шабашников, из которых планировали выжать нужные показания под угрозой, что им не заплатят за работу.

Ирину арестовали утром 17 сентября 1982 года и в наручниках увезли в следственную тюрьму КГБ — тюрьму, в которой в годы оккупации Киева фашистами томились узники Гестапо.

Сентябрь 1982 [1] .

И я развязала старый платок — И тотчас ко мне пришли Четыре ветра со всех дорог, Со облаков земли. И первый ветер мне песню спел Про дом за черной горой, Про заговоренный самострел Мне рассказал второй. И третий ветер пустился в пляс, И дал четвертый кольцо. А пятый ветер пришел, смеясь — И я знала его в лицо. И я спросила: — Откуда ты И кто мне тебя послал? А он вгляделся в мои черты И ничего не сказал. И я прикоснулась к его плечу — И всех отпустила прочь. И этот ветер задул свечу, Когда наступила ночь. Не надо просить о помощи. Мир этот создан мастерски. Что будет — зачем загадывать, А горечь уже прошла. Пойду отражаться полночью В пустых зеркалах парикмахерских И многократно гаснуть С другой стороны стекла. На грани воды и месяца Не задержу мгновение, Шагну, запрокинув голову, Ладонью скользну в пустоту. И стану случайным отблеском, Мелькнувшим обманом зрения — Как отражение девочки, Которой нет на мосту.

70-е гг.

Я напишу о всех печальных, Оставшихся на берегу. Об осужденных на молчанье — Я напишу, Потом — сожгу. О, как взовьются эти строки, Как запрокинутся листы Под дуновением жестоким Непоправимой пустоты! Каким движением надменным Меня огонь опередит! И дрогнет пепельная пена, Но ничего не породит. Не исполнены наши сроки, Не доказаны наши души, А когда улетают птицы, Нам не стыдно за наши песни. Мы бредем сквозь безумный город В некрасивых одеждах века, И ломают сухие лапки Наши маленькие печали. Безопасные очевидцы — Мы не стоим выстрела в спину, Мы беззвучно уходим сами, Погасив за собою свечи. Как мы любим гадать, что будет После наших немых уходов! Может, будут иные ночи — И никто не заметит ветра? Может, будет холодным лето — И поэтов наших забудут? И не сбудутся наши слезы, И развеются наши лица, И не вспомнятся наши губы — Не умевшие поцелуя! Неудачные дети века, Мы уходим с одним желаньем — Чтобы кто-нибудь наши письма Сжег из жалости, не читая. Как мы бережно гасим свечи — Чтоб не капнуть воском на скатерть!