Вне правил
Шрифт:
Я надеялся ночью поспать, но, похоже, меня снова будет мучить привычная перед судебными слушаниями бессонница.
20
В пять утра в четверг я пью крепкий кофе и читаю в Интернете «Кроникл». Выпуск посвящен спасению Джилианы Кемп. Как я и предполагал, на самой большой фотографии на первой полосе – мэр Вуди на трибуне во всей своей красе. Рядом с ним Рой Кемп, а за ними – стена полицейских в форме. Джилианы на этом снимке нет, но она есть на другом, поменьше и сделанном чуть раньше, когда она выходит из самолета в аэропорту. Джилиана в бейсболке, больших солнцезащитных очках, воротник поднят, видно не очень много, но достаточно, чтобы понять: с ней все более или менее в порядке. В газете подробно рассказывается о преступной торговле женщинами для оказания секс-услуг,
По счастью, в газете нет ни слова о пристрастии Джилианы к героину и ее потерянном ребенке. Один кошмар закончился, но другие еще продолжаются. Наверное, я должен ощущать какое-то удовлетворение, что приложил к этому руку, однако ничего такого не чувствую. Я пошел на обмен информацией, чтобы облегчить участь своего клиента. Вот и все. А теперь моего клиента оставил разум, и от этой сделки я ничего не выиграл.
Дожидаюсь семи утра, чтобы отправить Максу Мансини и судье Фэбиноу эсэмэски одинакового содержания. В них говорится: «После долгого обсуждения мой клиент отказывается от предлагаемой обвинением сделки о признании вины. Я настоятельно советовал ему согласиться, но безрезультатно. Похоже, судебный процесс придется продолжить, как только позволит здоровье судьи. Мне жаль. С.Р.».
Мансини тут же откликается, написав: «Как скажешь. Увидимся». Понятно, что возможность снова оказаться в центре внимания приводит его в восторг. Судья Фэбиноу чудесным образом исцеляется и пишет: «Ладно, шоу продолжится. Встретимся у меня в кабинете завтра в 8.30 утра. Я сообщу своему приставу».
21
Все участники процесса собираются в зале суда, как будто вчера ничего не произошло, во всяком случае, такого, что хоть как-то может повлиять на судебное разбирательство. Кроме меня, прокурора, судьи и Напарника, никто не только не в курсе событий, но и не может ничего о них знать. Я шепотом переговариваюсь с Тадео. Он непреклонен и не сомневается, что может выиграть дело.
Мы удаляемся в кабинет судьи для обмена мнениями. Чтобы подстраховаться, я сообщаю судье и Максу, что хотел бы официально зарегистрировать отказ своего клиента от предложенной сделки, дабы в последующие годы меня никто ни в чем не смог упрекнуть. Судебный пристав вводит Тадео без наручников. Тот улыбается и держится очень вежливо. Его приводят к присяге, он заверяет, что находится в ясном уме и понимает, что происходит. Фэбиноу просит Мансини огласить условия сделки: пять лет за признание подсудимым своей вины в непредумышленном убийстве. Ее честь говорит, что не может обещать какую-то конкретную тюрьму, но считает вполне вероятным, что мистер Запата будет отбывать свой срок на окружной тюремной ферме рядом с Городом. Это всего шесть миль, и его мать сможет часто его навещать. Кроме того, хотя условно-досрочное освобождение и не является ее прерогативой, но в приговоре она как судья имеет право его рекомендовать. Понимает ли он все это? Он говорит, что да, и добавляет, что ни в чем себя виновным не признает.
Я заявляю, что рекомендовал ему согласиться на сделку. Он подтверждает, что выслушал мой совет, но отказывается ему следовать. Затем судья Фэбиноу просит секретаря суда остановить запись и, сцепив пальцы, как это делают умудренные опытом воспитательницы детского сада, терпеливо и нарочито медленно объясняет Тадео, что к чему, уже без протокола. Что она никогда в жизни не слыхала о столь привлекательном предложении, которое бы делалось подсудимому, обвиняемому в убийстве. Другими словами, надо быть полным дураком, чтобы от него отказаться.
Тадео непреклонен.
Затем к разговору подключается Макс и говорит, что, будучи профессиональным обвинителем, он еще никогда не делал столь великодушного предложения. Всего восемнадцать месяцев за решеткой, доступ к тренажерному залу, отличные условия содержания на тюремной ферме. Тадео и оглянуться не успеет, как снова окажется на ринге.
Тадео лишь упрямо мотает головой: нет!
22
Присяжные занимают места и нервно осматриваются. В предвкушении разворачивающейся драмы все собравшиеся в зале суда ощущают возбуждение, я же чувствую спазм в животе. Первый день всегда
Макс поднимается с места и нарочито медленно подходит к присяжным. Он приветствует всех широкой улыбкой, здоровается и приносит извинения за вчерашнюю задержку. И напоминает, что его зовут Макс Мансини и он главный прокурор Города.
Это серьезное дело, поскольку оно связано с лишением человека жизни. Шон Кинг был хорошим человеком, любящим мужем и отцом и трудолюбивым парнем, пытавшимся заработать пару-другую долларов на стороне в качестве рефери. Причина смерти Шона, как и человек, убивший его, известны. Ответчик, сидящий вон там, будет пытаться сбить вас с толку, попытается убедить, что закон делает исключения для людей, которые временно или навсегда теряют рассудок. Чушь.
Макс сверяется с записями, и я знаю, что он теряется, если отрывается от заготовленного заранее текста. Выступления опытных судебных адвокатов производят впечатление, что они – чистой воды импровизация, хотя на самом деле речь разучивают и репетируют много часов. Макс к таким профессионалам не относится, хотя он не так плох, как многие его коллеги по ремеслу. Он делает хороший ход, обещая присяжным вскоре показать видео, поднявшее такой шум. Он заставляет их ждать. Он мог бы показать его уже сейчас, на самой ранней стадии рассмотрения. Тем более что Черепаха дала на это согласие. Но он их дразнит. Хороший ход.
Его вступительная речь не затянута – дело представляется ему исключительно простым. Я поднимаюсь и говорю судье, что свою вступительную речь произнесу, когда приступлю к защите: такое право у меня имеется.
Макс вскакивает с места и приглашает своего первого свидетеля – вдову Шона миссис Беверли Кинг. К трибуне свидетелей выходит испуганная миловидная женщина в строгой одежде. Макс начинает с обычного в таких случаях выражения соболезнования, и через несколько минут она уже не может сдержать слез. Хотя подобные показания не имеют никакого отношения к определению виновности или невиновности подсудимого, обычно им не препятствуют, чтобы все поняли, что у покойного или покойной остались любящие их люди. Шон был верным товарищем, заботливым отцом, неутомимым тружеником, достойным кормильцем и любящим сыном своей матери. Все это она рассказывает, не в силах сдержать рыданий, и сомнений в ужасе произошедшего ни у кого не остается. Присяжные хмурятся и недобро поглядывают на Тадео. Я заклинал его ни в коем случае не смотреть на присяжных, а сидеть как можно тише и постоянно что-то записывать в блокноте. Не качать головой. Не показывать никакой реакции или эмоций. Помнить, что на него постоянно будут обращены взгляды по меньшей мере двух присяжных.
Я отказываюсь от перекрестного допроса миссис Кинг. Ее отпускают, и она занимает место в первом ряду вместе с тремя детьми. Это чудесная семья, она на самом виду у всех присутствующих, но, главное, постоянно перед глазами присяжных.
Следующим вызывается судебно-медицинский эксперт доктор Гловер, настоящий ветеран судебных сражений. Поскольку мне не раз приходилось защищать обвиняемых в самых жутких убийствах, нам с доктором Гловером уже случалось выяснять отношения перед присяжными. Причем в этом же самом зале суда. Он проводил вскрытие тела Шона Кинга на следующий день после его смерти и принес фотографии. Месяц назад мы с Мансини чуть не подрались из-за фотографий вскрытия. Обычно их не разрешают предъявлять присяжным, поскольку они производят такое ужасное впечатление, что могут повлиять на их непредвзятость при вынесении решения. Но Максу удалось убедить Черепаху, что три наиболее щадящие из них являются важным элементом доказательной базы. На первой Шон лежит на столе голый, только средняя часть тела прикрыта полотенцем. На втором снимке его лицо снято крупным планом. На третьем бритая голова повернута направо, чтобы показать значительное набухание от нескольких надрезов. Двадцать или около того снимков, мудро отклоненных Черепахой, настолько страшные, что ни один судья в здравом уме не позволил бы показать их жюри. Отпиленная верхняя часть черепа, поврежденный мозг крупным планом, а на одной вообще извлеченный из черепа мозг, одиноко красующийся на лабораторном столе.