Шрифт:
Я смотрю сверху вниз, как врачи отчаянно сражаются за жизнь крошечного тела и испытываю противоречивые чувства. Часть меня ликует и радуется и хочет свободы, и неведомый тихий голос зовет окунуться в новое и неизведанное приключение, уговаривает не боятся, щедро дарит обещания, говорит, что я не пожалею. Но я не решаюсь сделать этот роковой шаг. Мне кажется, если я ещё хоть на долю секунды протяну с вытягиванием жребия, то и принимать участие в этой авантюре уже не будет надобности. Мне нужно еще время. Для чего? Пожалуй, это не просто объяснить, слишком сложно даются прыжки в бездну и, иногда, нужно взять таймаут, чтобы осознать себя. А кто Я? От попытки осмыслить свое существование, становится жутко. Сотни жизней мелькают передо мной, как отдельные фрагменты, но ни одна
Возможности постижения Сути Бытия бесконечны: одна из них начинается с вопроса, что я чувствую? Не существует ни в одном языке таких слов, чтобы описать это состояние. Бесконечная боль одиночества, умноженная на вселенское счастье от созерцания Великой Красоты, Подлинной Свободы и Божественного Совершенства. Это невозможно всецело познать, находясь в земном теле. Хотелось бы назвать это ощущение словами «знание» или «осознание», они более точно отражают суть того состояния, в котором я нахожусь сейчас. Мне легко и грустно, безумно одиноко, но радостно от постижения свободы выбора. Каждое существо имеет на него божественное право, но только единицы, по-настоящему, пользуются этим даром. Невесомость и ясность, единение с каждой сущностью и некая отрешенность. Словно веками мною делались попытки летать, но были сломаны крылья. Только крылья мне не нужны, я могу передвигаться когда хочу и куда хочу, я – всего лишь сгусток энергии. Но что я делаю в этом моменте времени? Почему именно здесь, в этом месте сейчас? Что за неведомая сила привела меня в эту операционную?
Врач от Бога
Сегодня в больнице большой переполох, умирает девочка, совсем еще младенец, на вид, около двух месяцев от роду, от остановки сердца. Причина тому – плановая вакцинация. Сразу же после введения препаратов, ребенок начал задыхаться, аллергическая реакция проходила быстротечно и и внезапно, сбив с толку медиков. Анафилактический шок вызвал остановку сердца, и, может быть, этому ребенку и удалось бы умереть так, что никто не успел бы и глазом моргнуть, но в этот день дежурил Максимов Петр Семеныч, в рабочую смену которого, еще никто не отправлялся на тот свет.
“Вряд ли девочка выживет”, – подумал молодой врач, ассестировавший Максимову, – “хоть и говорят, что Петр Семеныч творит чудеса, но уж точно не в этот раз.”
Он виновато посмотрел на лежащего на столе ребенка, на коллег, но когда его взгляд упал на старого хирурга, ассистент словно увидел мастера хирургии в другом свете. Ему показалось, что Петр Семеныч на самом деле, в этот момент, не тот добрый и отзывчивый наставник, каким он его всегда видит, а какое-то совершенно другое существо, древнее, буквально пахнущее вековой мудростью. Он мог бы поклясться, что даже на миг увидел от доктора исходящее свечение,
– Петров, не спи! – Развеял все наваждения строгий и громкий голос.
– Мы ее не сможем спасти… – Еле тихо сказал Петров.
– Спасем-спасем! – Пробормотал Петр Семеныч, уверенно производя реанимационные процедуры. – Работаем, не болтаем!
Петра Семеныча в больнице очень любили и уважали. Молодые врачи все, как один, мечтали стать такими же опытными и знающими хирургами. Рядом с этим человеком все словно преображались, становясь лучше, добрее, трудолюбивее.
– Сколько лет он уже трудится в этой больнице? – спрашивали интерны после первого знакомства со столь неординарной личностью.
Но никто даже, казалось, и не помнил, как долго Максимов работал в этом месте, про таких как раз и говорят «врач от бога». Медсестры находили пожилого доктора довольно еще привлекательным мужчиной и часто вздыхали о нем в сестринской, придумывая за чашечкой чая разные объяснения тому, почему никто так и не смог покорить его сердце, а одна молодая смелая лаборантка в прошлом году даже писала, по-детски трогательные, записки и, несколько раз, подкладывала ему в карман халата, думая, что никто не видит. Но Петр Семеныч, казалось, был обвенчан со своей работой. Он всегда брал все свободные смены, лишние дежурства, частенько заменял
Не только персонал всего лечебного учреждения, но и пациенты горячо любили этого скромного и дружелюбного, но в тоже время строгого человека, а он всегда помогал каждому, кто нуждался в помощи. Он был молодым врачам отличным наставником и надежным звеном трудовой дисциплины для всей больницы. В его присутствии каждый стремился работать в полную силу, как можно прилежнее учиться, быть лучше, добрее, внимательнее, словно заряжаясь какой-то волшебной энергией.
Но, в тоже время, наблюдалось в его поведении что-то необъяснимое, казалось, он пресекал все попытки сближения с другими людьми, боясь, что откроется некая тайна за семью печатями. А у Петра Семеновича она была. Даже невооруженным взглядом она читалась в его глазах и, как бы он не старался скрыть, печальная мистерия во взгляде ударяла словно молния, точно в цель, приоткрывая завесу его тайны, и, как вирусное заболевание по воздуху, передавалась другим. Нет, они не знали, что он скрывал, никто не мог прочитать его мысли, просто минорные ноты, то и дело проскальзывали, и в разговоре, и в позе, и даже то, как он пил утром кофе в ординаторской, задумчиво глядя не моргая в пустоту, порой говорило о его глубоком переживании. Окружающие ловили незримые меланхоличные флюиды, исходящие от дружелюбного, но загадочного хирурга, в виде легкой грустинки или пустой задумчивости, впрочем, также быстро они выходили из этого коматозного состояния, в которое их вводило мимолетное общение с “Врачом от бога”.
Никому и никогда Петр Семеныч не рассказывал о своем горе: еще в детстве отец его частенько поучал: “Мужчины не должны жаловаться – это не красиво.” или “Ты же не будешь плакать? Мужчины не плачут”. И уже в возрасте пяти лет, смышленый Петя разучился плакать и сетовать на те или иные превратности судьбы. А может быть и жаловаться было не на что? Или некому. Это уже не столь важно сейчас для мудрого старого хирурга. Все это для него потеряло значение еще много лет назад, словно черная полоса разделила его жизнь до и после того момента, когда он потерял семью.
Первая жизнь Петра
Первая жизнь молодого Петра была безмятежной, он только начинал свою врачебную карьеру в районной больнице в одном из поволжских городов, в 25 лет влюбился в соседскую девчонку и долго не мог решиться сделать признание. Екатерина была стройная, красивая и лучезарная.
– Словно воздушная! – восхищались ей окружающие. Это было самое доброе и наивное создание с самой красивой улыбкой, по-крайней мере, так казалось Петру. Даже небольшая близость в виде рукопожатия, вызывала у него прилив нежности, и он всячески пытался скрыть захлестывающие его чувства.
Почти год он любовался ее солнечной улыбкой и наслаждался простым дружеским общением, робея каждый раз, когда она его о чем-то спрашивала. Девушка звонко заливалась смехом, находя его сконфуженность довольно забавной. Петру было легко и радостно даже просто находится рядом с Катериной. Она всегда весело щебетала что-то, а он просто слушал и сладострастные волны наслаждения перекатывались у него где-то глубоко внутри, оставляя нежную истому.
И непонятно, сколько бы продолжалась их странная дворово-соседская дружба, не вмешайся тогда в это дело школьный товарищ и, по-совместительству, друг, Иван. Он и сделал крутой поворот в судьбе Петра, просто рассказав Катерине об одном влюбленном дураке, который сходит от нее с ума, но не решается в этом признаться. Петр воспринял эту нелепую помощь, сперва, с сильной обидой. Целую неделю молодой человек не выходил из дома, думая, что теперь он потерял единственную возможность, быть рядом с возлюбленной. Но Екатерина сама пришла к нему и предложила прогуляться в парке.