Внеклассное чтение. 2021
Шрифт:
Мальчишки, позабыв про недавнюю ссору, громко обсуждали произошедшее только что событие. Никто и не думал спорить и прогонять соседских ребят.
Уходя, «неместные» обещали непременно прийти проведать раненую птицу. За две недели голубь окреп, и мужчина решил, что пора его выпустить на волю, и при этом сказал: «Крыло зажило, летать может! Отпускаю вашего голубя мира!»
– А почему голубь мира? – со всех сторон загалдели ребята.
– Как почему?! Ну, если честно, причин много… После второй мировой войны Пабло Пикассо – художник такой великий, эмблему даже нарисовал: голубя с веточкой оливы. А на самом деле, ещё в Библейских рассказах эту птицу так называли.
– Расскажите, расскажите… – послышались робкие детские голоса.
– Про Великий потоп слышали? Так вот, голубь ветвь оливкового дерева Ною доставил, чтобы тот узнал, что суша на земле есть. Благую весть, значит, принёс! Ещё в древности его считали символом плодородия, а раз все сыты, то и война ни к чему. Значит – птица мир несёт! И в Древнем Риме голубь считался символом мира. По легенде, голуби гнездо в перевёрнутом шлеме бога войны
Марса свили, а тот картине этой так умилился, что не стал их беспокоить, и от очередного кровопролития отказался! А сколько посланий и писем голуби доставили! Про голубиную почту-то слышали?
Между тем голубь в белой шапочке важно разгуливал по асфальту, будто понимая, что речь идёт именно о нём.
– Ах, какая же гадкая эта собака! Такую важную птичку покусала! – проговорила маленькая девочка. – Вот собака, она же совсем неважная! Разве можно ей птичек обижать!
– И собака важная! У матушки-природы не важных – нет! Даже самый маленький комарик, и тот важен! А про собаку столько легенд сложено! Вот кто самый верный друг человека? А я скажу – собака! А покусала оттого, что природой в неё инстинкт охотничий заложен. Только это уже другая история…
Голубь важно прошёл по дорожке, ведущей на детскую площадку, затем резко взмахнул крыльями и взлетел высоко в небо. Дети махали ему руками и кричали, чтобы он возвращался.
А маленькая девочка, задумавшись, добавила: «А я знаю, почему наш голубь тоже голубь мира. Потому что он мальчишек помирил, если бы на него собака тогда не напала, наверняка подрались бы, а теперь в футбол каждый день вместе играют».
И все дружно рассмеялись в подтверждение сказанного.
Майя Галицкая
Возвращение
Тётке Стасе опять не спалось. Это повторялось уже которую ночь подряд. С вечера она, намаявшись за день, вроде бы быстро и крепко засыпала, а потом, через пару часов, резко прокидывалась от того, что ей не хватало воздуха. Она подолгу лежала неподвижно, с закрытыми глазами, пытаясь унять расходившееся сердце.
– Ну, чегой-то с тобой опять-то? – мысленно спрашивала она у своего «двигателя». – Устало, бедненько, устало. Ну, погоди-то, не части так. Тихенько, тихенько… Нема ж войны уже, не бейся, не бейся… Полтора года, как нема…
Когда бешеный пульс понемногу успокаивался, тётка Стася открывала глаза. Первое, что видела она напротив дощатого настила, служившего ей кроватью, было желтоватое в ночном мраке пятно лика Николая Угодника. Икона была единственной вещью, которую Стася успела выхватить из уже полыхающей хаты под гогот подвыпивших немцев. Наскоро отступая, они, окружив деревню, уже не сгоняли в сарай стариков и баб с малолетними детьми. Спешно прошерстив хлевушки и вспоров последние оставшиеся в живых подушки с матрасами, фашисты подожгли деревню с четырёх сторон и, для пущего страху разрядив несколько обойм под ноги обезумевших от горя воющих баб, пошли дальше, зажимая под мышками трепыхающихся тощих кур.
Бабы, голося навзрыд, кинулись было тушить крайние хаты, но осень сорок четвёртого года была на диво сухой и тёплой, да и порывистый ветер быстро закончил дело, начатое фашистами. В этом пожаре уцелела и старая кошка тётки Стаси – угольно чёрная, без единой белой шерстинки Васеня. Васеню ещё до войны котёнком принёс младший сын Стаси, пятнадцатилетний Алёшка. Прибежал с улицы и дрожащими руками ткнул что-то матери в подол.
– Мамк, давай возьмём кошёнка, а? Я на поле нашёл. По-глядь, какой маленький, сосун ещё, видать. Помрёт же ж.
Тётка Стася подхватила из рук сына чёрненький, еле тёплый комочек. Котёнок открывал розовый беззубый ротик, но звук не шёл.
– Ай-яй, горечко ж мелкое! Так он не видит же ж, глазки больные, – закудахтала тётка. – Поди-тка, вон там за забором ромашки растут. Нарви жмени две. Только рви те, у которых сердечник вверх торчит, то лечебные будут.
Алёшка мигом принёс большую пригоршню цветков. Мать заварила их крутым кипятком и, когда взвар остыл, намочила мягкую тряпочку и долго отмачивала мордочку котёнка. Через несколько дней отпоенный парным молоком и вымытый ромашковым отваром котёнок ожил. По традиции его назвали Васькой – как и три десятка других деревенских котов. Васька своё имя запомнил очень быстро, но за хозяина признавал только своего спасителя, Алёшку. Он никогда не тёрся об ноги ни самой тётки Стаси, ни отца, ни Алёшкиного старшего брата Петра. В руки он тоже не давался и сердито рычал, когда кто-то хотел его приласкать.
Была у кота странная привычка: как только Алёшка усаживался, Васька подходил к нему, становился на задние лапы и так, вытянувшись в струну, клал голову на колено хозяина. Стоять в таком положении, практически не шевелясь, он мог очень долго. Ровно через год Васька благополучно принёс троих таких же чёрных, как и сам, котят. Соседки долго подтрунивали над Стасей, мол, как же ты не разглядела котячье «хозяйство»! Васька, успевший привыкнуть к своему имени, ни на каких Мурок и Катек не реагировал и так и остался Васькой, правда, в немного изменённом виде – Васеней. За несколько часов до пожара Васеня исчезла. Выскользнула из хаты и как будто растворилась в воздухе. Как только фашисты вышли из объятой пламенем деревни, кошка тут же появилась вновь.
За всю войну и год с лишним, прошедшим после, кошка ни разу не окотилась, а в последнее лето, видимо, от постоянного испуга и недоедания начала чахнуть. Почти всегда она лежала, свернувшись клубком, и широко открытыми глазами следила, как тётка Стася управлялась, наскоро швыркала самодельным веником по земляному полу и уходила работать в поле. Нетронутой огнём того пожара в их деревне осталась одна единственная кургузая хата бабы Матрёны, по-уличному – Матруси, о которой по деревне ходили недобрые слухи. Поговаривали, что она мало того, что ведьма – гадает на картах, так ещё и раненого молодого немчонка выхаживала – притащила на себе из соседнего леса после того, как закончился скорый бой поредевшего немецкого батальона с засевшими в лесу партизанами. Когда бабы прознали, что Матруся просит молока от единственной на три окрестные деревни коровы вовсе не для советского солдата, чуть не устроили самосуд. Собравшись возле Матрусиной хаты, они колотили кулаками в хлипкие стены и требовали отдать им немчонка-вражину. Матруся, приоткрыв дверь, сначала пыталась донести до баб, что раненый немчонок совсем молодой, дитё. А потом, поняв, что соседки настроены серьёзно, распахнула дверь настежь, отошла и, уперев руки в худую поясницу, медленно проговорила: