Внимание: «Молния!»
Шрифт:
За окном пофыркивают моторы. В хату входит Вера Ефимовна.
— Коленька, приехал, сыночек! — говорит она и от внезапной радости не может сдвинуться с места.
Увлеченные игрой в домино, танкисты пропускают мимо ушей ее слова. Но тут неожиданно Козачук вытягивается в струнку, делает руки по швам. Игроки, оглядываются и вскакивают.
На пороге — командующий фронтом.
Вихрем слетают солдаты с лежанки, с печки. Хватают гимнастерки, пояса, на босые ноги надевают сапоги. Ватутин стоит в дверях. Козачук мечется по хате:
— Вольно! — говорит Ватутин.
Солдаты быстро собирают вещи.
— Давай, хлопцы, пошли. Кто шлем забыл?
Козачук выступает вперед:
— Извините, товарищ командующий, мы не знали, что остановились в вашем доме.
— Никаких извинений не принимаю. — И широко улыбается. — На то и хата, чтобы в ней жили. Оставайтесь. В соседней комнате место найдется. Я тут проездом. У меня свободных всего три часа.
— Как же так, товарищ командующий?!
— А вот так...
Танкисты с нескрываемым сожалением смотрят на Ватутина.
— Ой, батюшки! — спохватывается Вера Ефимовна. — Коленька, я сейчас, хоть чайку заварю. Ты всегда любил его... Особенно с дороги. — Бросает взгляд на Козачука в майке: — Ох, боже, куда я твою рубашку задевала? — Накрывает стол скатертью, ставит чашки. Худенькие натруженные руки так и летают. Бежит в соседнюю комнату, приносит гимнастерку. — Вспомнила, я же рукав чинила.
— Вот теперь порядок, — обрадованный Козачук надевает гимпастерку, затягивает ремень.
Вера Ефимовна спешит вскипятить в чугуне воду.
Ватутин с интересом смотрит на гвардейца.
— Два ордена Красной Звезды. И медаль «За отвагу». Молодец. Кадровый, старый танкист.
— Четыре машины пережил!
— Немало. И горел? И подрывался на минах?
— Было все, товарищ командующий.
— А где войну начал?
Под Бродами. Потом Киев оборонял. На Северском Донце воевал. Под Сталинградом был. А с прохоровского поля прямо сюда на переформирование пожаловал.
— Так, значит, пожаловал? — Ватутин улыбается.
— Полк новую технику получил. Знаете, как сейчас мой танк называется?
— А как?
Козачук с особой гордостью:
— «Чапаев». Я уже с этим КВ до Берлина дойду. Недавно кино снова смотрел... Так в память крепко слова Василия Ивановича врезались, когда он под пулями реку переплывал: «Врешь, не возьмешь!» Теперь я сам буду их повторять.
Ватутин обводит взглядом однополчан Козачука. Веснушчатые, загорелые, сероглазые, кареглазые, стоят стройные, молодые танкисты. На груди ордена и медали, золотые и красные нашивки «За ранение».
— Вы все из одной стали. Благодарю за службу и желаю вам воинского счастья — победы в бою!
— Спасибо, товарищ командующий. Служим Советскому Союзу!
Солдаты быстро собирают вещи.
Со двора Митя вносит фанерный ящик с подарками для Веры Ефимовны. Ставит его
Глушко останавливает его, качает головой.
— Наверно, он работал еще при крепостном праве.
— Ты не ошибся, Митя. На нем моя прабабка ткала полотно для графа, — говорит Ватутин.
Полковник Семиков тихо роняет:
— Иди, Митя, подежурь у ворот.
Вера Ефимовна не может наглядеться на сына. Мешают слезы, хоть и радостные, а все же так и наливаются в глазах.
— Приехал... Порадовал...
— Мама, меня Таня и дети в каждом письме просят: «Пусть приедет бабушка к нам». Поезжайте в Москву. Хоть немного отдохнете.
— Не могу, сынок. У меня в колхозном садике двадцать малышей. Многих война круглыми сиротами сделала. Как же я оторву их от сердца? Они от меня ни на шаг, как цыплята за наседкой ходят.
— Я видел, мама, любят они вас.
Вера Ефимовна вздыхает:
— Вот что, сынок, хочу тебе пожаловаться... Письма долго идут. Ни от Афанасия, ни от Семена с Павлом давно не получаю... Сказал бы ты кому надо...
— Трудно на войне, мама. Порой вздохнуть некогда. Но братья живы и здоровы. Это я знаю. Воины они хорошие. Хвалят, их за храбрость.
— А чего ж не хвалить моих сыновей? С детства за плугом, за бороной. Не белоручками росли. Три солдата и генерал. И все на фронте. Ох, скорей бы эта клятая война кончилась. — И концом платка вытирает слезы.
За окном шум, голоса.
У калитки Митя Глушко окружен колхозниками. Дед — георгиевский кавалер настаивает:
— А ты доложи: мол, соседи пришли, односельчане, хотят повстречаться.
Митя уговаривает:
— Да поймите, дедушка, командующий только с машины сошел.
Дед нетерпеливо постукивает палкой.
— А что мундир в пыли? Тут не парад. Свои люди. Для тебя он командующий, а для меня — Коля, — с достоинством. — Я с его дедом Григорием на Балканы ходил, с турками воевал. Двадцать лет в кавалерии процокал. Я Колю в армию провожал, генерала ему предсказал. — С еще большим достоинством: — А вот уж командующим — он сам стал. Доложи!
Митя с укоризной:
— Вы, дедушка, двадцать лет в кавалерии процокали, а сейчас две минуты подождать не желаете.
— Я тебе не дедушка, а председатель колхоза. Сказано — доложи, выполняй!
Митя почти шепотом:
— Я вам военную тайну открою. Верховный дал ему увольнительную на три часа. — Показывает деду часы. Постукивает пальцем по циферблату. Многозначительно повышает голос: — Горит! Просто пожар!
Ватутин распахивает пошире окно!
— Что там горит, Митя? На пожаре люди нужны. Открывай калитку! — И, уже спускаясь с крыльца, радушно обращается к входящим односельчанам: — Здравствуйте, мои дорогие. Входите, входите!