Вниз по Уралу

Толстой Алексей Николаевич

Толстой только успел сказать: «Ах, черт!» Видевший все это, сидевший напротив Алексея Николаевича Валериан мигом выпрыгнул из лодки. Глубина оказалась небольшой, ему по грудь. Валериан легонько направил лодку в сторону и крикнул:

— Прыгайте еще! Живо!

На его призыв из лодки выпрыгнули еще два «безумца». Все это разыгралось молниеносно, на быстрине, и последний прыгун оказался ниже Валериана уже на десятки метров. Сам Валериан стоял на одном месте, борясь с сильным течением. Лодки тотчас пристали к ближнему берегу. «Капитан», захватив якорь, колья с двумя весельниками,

торопливо завел лодку выше предполагаемого места катастрофы по течению на Валериана и бросил якорь. Лодка встала. Только тогда начались поиски ружейного ствола-утопленника.

Толстой, Лидия Николаевна — оба мрачные — с тревогой смотрели на эту суету.

Трое «безумцев», взявшись за руки цепочкой, от лодки пошли на Валериана. Валериан командовал:

— Правее. Еще немного… Чуть-чуть правее! Шебарши дно ногами. Сильнее шебаршите… Тут быстро заносит.

Прошли раз. Безрезультатно. Настроение сразу понизилось.

— Давайте еще. Возьмем повыше лодки. Течение — вон какое! Расчет надо делать с запасцем.

Снова поднялись к лодке. Тут и «капитан» спустился в реку. По вбитым кольям убедились, что лодка держится надежно, на одном месте. Теперь уже вчетвером широкой цепочкой стали медленно спускаться вниз. Не успели дойти метров двух до лодки, как Липатов с головой погрузился в реку. Все замерли.

И вот из воды показался ружейный ствол в руке Липатова.

— Ура, ура! — заорали все. Пуще всех на берегу кричала Лидия Николаевна.

Толстой после первого неудачного поиска отошел было от берега и рассеянно смотрел куда-то вдаль. Теперь он быстро подошел к берегу и крикнул:

— Спасибо, друзья! Спасибо!

Настроение поднялось. Послышались веселые переговоры, у всех появились улыбки.

— А я уже решил вернуться в Ленинград. Очень примета паршивая. Серьезно! Не хочешь, а веришь в разную чертовщину, как деревенская баба. Такая у меня, видно, утроба. Да, без ружья и поездка куцая.

Липатов сиял: он герой. Лидия Николаевна несколько приглушила его сияние. Она по-родственному поднимала на щит Валериана: «Важны находчивость, быстрота и организация. Вытащить ружье из воды и я могу. Бросьте… Ну, бросьте… Я подниму. Бросьте, — кипятилась она, — и укажите: вот тут, мол. А я подниму. А вот без Валериана вы бы всю жизнь елозили по дну Урала, а нашли шиш».

Решили: велика сила дружины, могуч коллектив, да еще из таких парней, как мы все. Все мы молодцы. И каждый почувствовал себя в той или иной мере молодцом. Толстой поддержал:

— Спасибо, молодцы… Еще раз спасибо!

— Рады стараться, ваше сиятельство, товарищ граф!

С ночевкой запоздали. Пристали к какому-то песчаному островку, местами заросшему тальником. Первую ночевку Толстой описал в «Охотничьем дневнике», а остров назвал «Островом Любопытного Верблюда». Рыбаки, хотя и было темно, все же успели забросить два перетяга. Ужин был заготовлен в городе, его разогрели и ужинали у костра. Палатки не ставили. Разбросали постели на чистом, теплом песке и заснули, глядя на звездное темно-голубое небо. Спали безмятежно, как дети.

Ранним утром, купаясь, Алексей Николаевич говорил:

— Чудесно! Никогда я так

не спал, как здесь. И сейчас в душе трепещет какой-то свет, звучит какая-то неясная музыка. Как у ребенка, только что начинающего жить. Черт возьми — это трудно выразить! Этого нельзя выразить! Эти просторы, эти безмолвные степи с ароматом полыни и увядающей богородской травы, эта мудрая тишина, которую не нарушают ни птичий гомон, ни неумолкаемое ворчанье реки. Ведь все это когда-то, давным-давно, было! Ведь ребенком я глотал этот воздух и слушал эту музыку. Но жизнь запорошила светлые впечатления бытия. Много нелепо-уродливого, тяжелого пережито за последующие сорок лет. И вот я стал другим, стал «культурным человеком», — иронически закончил Алексей Николаевич, с сожалением рассматривая свое отяжелевшее тело. — А? Теперь я на миг стал снова дите! Дите!

Толстой сзади схватил Липатова за ноги, и началась шумная возня в воде.

— Ишь, дурни! Эй, бегемоты! — крикнула Лидия Николаевна. — Кушать подано. Пожалуйте к столу.

Тут же — на стерильном, по авторитетному заключению, песке — широко раскинута пола палатки, на ней белая скатерть, корзина с солидными кусками хлеба, в беспорядке разбросаны небьющиеся тарелки, ножи, вилки, а в двух блюдах — ярко-красные помидоры.

— Шикарно, — похвалил «капитан», передавая Павлику две дощечки — подставки под сковороды.

— На завтрак жареный судак, залитый яйцами… Затем крепкий чай или арбуз — по выбору.

— Невежи, — сурово заметил «капитан» подошедшим, — даму нужно приветствовать.

Послышалось многоголосое, громкое, хоть и не совсем стройное:

— Здравия желаем писательнице-повару! Пусть здравствует российская литература!

Кушали молча, с увлечением. Слышались лишь отдельные слова, отрывки фраз и дружная работа челюстей.

— Великолепно. Вот это да! Спасибо рыбакам. Да сгорят от стыда охотники. Вечная слава повару и его помощнику Павлику!

— Постойте, на обед не то еще будет, — загадочно сказал Валериан.

Все недоуменно переглянулись, но Валериан молчал.

В самом деле, что же будет на обед? Никто не знал. Жили без расписаний-меню, без плана.

Плыли часа четыре. Три раза сменялись гребцы: смена происходила через каждые пятьдесят минут. Со степных просторов, с обоих флангов на Урал наступал зной. Он легко прорывал заграждения-поймы и быстро изгонял с реки прохладу. Рыба прекратила игру-кормежку, ушла на дно — в глубокие ямы, под коряги, в норы под яром — и там притаилась. Птица также попряталась в непролазные колючие кустарники терновника, в густые травы ежевичника, в приозерные камыши.

Жара сморила и «безумцев». С утра сидевшие в одних трусах, они облачились в длинные легкие белые рубахи и широкополые соломенные шляпы. Сонно кивая головами, поклевывая носами, они очумело молчали. Похоже было: плывут кержаки в поисках новой веры.

Лидия Николаевна простонала:

— Ой, силушки моей нету. Бухнусь вот в омут… Тогда…

— Что тогда? — насмешливо спросил «капитан». — Тогда поставим здесь памятник с надписью: «Под яром сим утопла писательница Сейфуллина».

Кто-то вполголоса прогудел: