Внизу
Шрифт:
— Давай…, - прошептал интел, готовясь к перерождению. По крайней мере, в это сверх рациональные интелы могли себе позволить поверить.
В этот момент в воздухе громко заревели автоматы системы магоподавителей. Встроенные в стенах сенсоры зарегистрировали резкое повышение магофона и автоматически активировали подавляющее поле. По всему коридору ударило невидимой волной, заставившей всех, имеющих магические способности, скривиться из-за резкой головной боли. Именно так и действовал гражданский вариант подавителя, не раня, а лишь заставляя мага терять концентрацию на некоторое время. Обычно этого хватало, чтобы отреагировала полиция или служба имперской безопасности.
Школьные безопасники не подвели. Они были на месте уже через пару
— Внимание! Всем оставаться на своих местах и сохранять спокойствие! — загремел усиленный голос одного из безопасников. Заметив валявшегося уборщика, он быстро присел рядом и проверил его пульс. — Господам магам снизить напряжение энергофона! — последнее относились, похоже, лишь к брюнету, которого еще до сих пор скручивали судороги от удара подавителей. Остальные, встав у стены, даже не пытались что-то делать. Ведь, даже намек на неповиновения требованиям безопасника в стенах имперской гимназии мог окончиться очень плохо, так как косвенно трактовался, как угроза безопасности цесаревича. Сейчас даже пукать и кашлять стоило с большой оглядкой, а лучше стоило прежде спросить на то разрешение. — Господин Скуратов, вы должны снизить напряженность магофона!
С трудом успокоившийся брюнет, наконец, смог успокоиться. По крайней мере, сенсоры портативного прибора у безопасника больше не выли об опасности. Скуратов медленно поднял ладони и показал их охраннику. Мол, все чисто, нет никаких проблем.
Из-за спины безопасника вышел спец из имперской службы охраны и молча указал Скуратову на одну из дверей. Ему сейчас придется давать свои пояснения о произошедшем. И даже вездесущий папочка, граф Скуратов, один из имперских министров, не смог бы оградить его от такого весьма сомнительного удовольствия.
Рядом с лежавшим на полу Александром на корточки опустился один из безопасников. Чуть развернулся, прикрывая парня от остальных, и показал ему кулак с оттопыренным большим пальцем. Восхищался, значит.
— Ну ты и дал дрозда, паря. По камерам смотрел и ржал. Едва брюхо не порвал, — улыбнулся охранник, кивая головой в стороны ушедшего Скуратова. После еще понизил голос. — Смех смехом, а ты знаешь, кто батя этого отморозка? Вижу, что не знаешь, иначе бы не пыркался. Это Еремий Ефграфович Скуратов, имперский министр тяжелой промышленности, великих капиталов боярин… Ты чего рот-то раскрыл на его сынка? Ну, шутканули над тобой, харю немного раскровянили. И что в этом такого? Они тут постоянно таких шутят. Третьего дня одному из водителей ноги в лед вморозили. Отнялись, говорят… Они же тебя с говном сьедят, паря.
Начиная охоту, хищник может оказать жертвой
— //-//-
Кодекс Ла Турна, первого интела человечества
Правило 111. Знание — не плохое и не хорошее, знание — вне морали.
Комментарий эксперта (почетный доктор физики, профессор Г.Н. Тармен). Открытие явления радиоактивности и первые опыты с делением ядер были с восторгом восприняты учеными, поспешившими заявить о скором решении энергетических проблем человечества и наступления новой эры — «зеленой» эры. Созданная через полвека первая бомба, основанная на принципе деления ядра, напротив, вызвала в научном сообществе множество негативных отзывов, типичными из которых были апокалиптические пророчества о наступающем конце света. Это является ярким примером того, как по сути открытия одного порядка и основанные на них изобретения воспринимаются с совершенно
— //-//-
Особняк Скуратовых, что располагался в старинном районе столицы, вдалеке от шумных проспектов и мегалитических торговых и офисных небоскребов, оставлял двойственное впечатление. С одной стороны, роскошное двухэтажное здание из белоснежного мрамора, построенное в стиле ярко выраженного имперского ампира, казалось торжественным, праздничным, словно готовым к военному параду гвардейцем. Опоясывающая фасад колоннада, высокие узкие окна визуально «стройнили», множество архитектурных резных элементов придавали легкости. С другой стороны, недолгое стояние у фасада здания рождало прямо противоположные ощущения — казарменность, массивность, выхолощенную строгость или даже скупость. Скользивший по фасаду взгляд уже скоро начинал уставать от жестких геометрических элементов, многочисленных резких граней. Впечатление солдатчины, рамок и границ усиливалось разбитым рядом декоративным садом, представлявшим собой идеал перфекциониста.
Отступление от правил здесь, пожалуй, были лишь птицы с хаотичными перелетами в дерева на дерева и своим разноголосием, наполнявшим поместье движением и жизнью. Однако, сейчас исчезло и это: на безжизненно замерших деревьях и кустарниках не качались ветки, молчали птицы. Стих даже ветер, что был здесь довольно частым гостем.
Совсем не видно было слуг, обычно наводнивших в хозяйственной суете многочисленные залы поместья. Если же где-то и мелькал силуэт горничной, то он напоминал больше серую мышку-полевку, чем живого человека.
Вся эта безжизненность и мертвая тишина, в которые погрузилось поместье, пугали, заставляли сердце сжиматься в тревожном ожидании. Местные начинали, сами того не подозревая, говорить шепотом или, вовсе закрывать рот. Казалось, даже сам старый дом, застыл в предчувствии чего-то страшного.
В огромном холле у дверей застыли каменными статуями двое высоких лакеев в старинных ливреях, дань традиции, которой хозяин, Скуратов-старший тщательно придерживался и козырял перед своими гостями. Мол, наш род Скуратовых самой матушке России ровесник. Считай, вместе выросли. Здесь боярин непременно кивал на галерею ростовых портретов своих именитых предков, что безмолвно взирали со стен. У самого окна висела картина князя Ивана Тимофеевича Скуратова, что в кольчуге и зерцалах, обагренных кровью, стоял подле самого князя Московского Дмитрия Донского. Первейший друг родная кровь, между прочим. Чуть дальше располагался портрет боярина Малюты Скуратова, правой руки царя Ивана Васильевича. О Малюте и его особливом приказе тайных дел, предтече единой российской силовой структуры, хозяин дома мог рассказывать часами. Был среди картин с предками еще один портрет, в роскошной золоченной раме, висевший в уютном уголке, прямо напротив глубокой софы. Здесь в минуты тяжких раздумий боярин нередко засиживался до самой глубокой ночи. Неспешно потягивал травяной отвар и негромко беседовал, а наутро находил решение очередной сложной проблемы. Поговаривали (вскользь, шепотом, конечно, ибо за такие сплетни можно было запросто исчезнуть), что сам всесильный князь Кавказский Лавр Берия, по матери Скуратов, давал ему советы.
…Огромные парадные двери широко распахнулись. Лакеи, придерживая их за роскошные бронзовые ручки, замерли не дыша. Холл накрывала плотная удушливая волна напряжения.
— Где он? Где, я спрашиваю? — на пороге показался хозяин, боярин Еремей Ефграфович Скуратов. Сделав несколько шагов по мраморному полу, он остановился и с нескрываемым раздражением огляделся. Его ноздри с шумом раздувались, высокий лоб разрезали глубокие морщины, кривились губы. Повернулась крупная голова с длинными темными волосами, едва тронутыми сединой. Тяжелый взгляд прошелся по сторонам в поисках живой души, напоминая ищущий взгляд хищника. Собственно, таковым он и был. — Где мой сын?